Корн решительно затушил докуренную до фильтра сигарету и выверенными точными жестами начал разливать коньяк по опустевшим стопкам.
– Скажи, а она тебе что-нибудь говорила? – Рустам явно старался оставаться спокойным.
Но только старался.
Серьезен был сын гор просто до неимоверного.
Даже голос слегка подрагивал.
Корн и Ларин глянули в его сторону с нескрываемым интересом.
– Нет, не говорила. А что, ты что-нибудь знаешь об этом?
Рустам отрицательно покачал головой:
– Есть такая легенда, у нас, в горах… Очень старая легенда, от отца к сыну передают. Давно, очень давно передают. Если сын есть, а если нет – с собой уносят. Сын у меня уже есть, к счастью. Но никому больше нельзя об этом говорить, вы уж извините, мужики. Просто нельзя, и все тут. Если не говорила, значит, сам догадайся, Андрей. Долг на тебе. Служба. Какая – сам знать должен. Это все, что могу сказать. Больше – не могу. Извини меня, пожалуйста…
Корн кивнул, но по его щеке пробежала короткая судорога.
– Да ладно, Рустам. Нельзя так нельзя. Что, я ваших исламских дел не знаю, что ли…
Чеченец отрицательно покачал головой:
– Я не мусульманин, Андрей. Вернее, плохой мусульманин. Иначе не сидел бы с тобой и не пил коньяк. Это… это не ислам, Корн. Это древнее. Как сами горы…
Корн понимающе кивнул:
– Ну, тогда тем более. Вы уж извините, мужики, что под кожу полез. Давайте-ка лучше выпьем, что ли…
Коньяк уже, кстати, не согревал горло, не разливался теплом по телу.
Просто так лился.
Похоже, норма.
– Нда, – неожиданно хмыкнул Художник, со вкусом отправляя в рот вслед за стопочкой очередную дольку лимона, – романтики вы все. Офицеры, блин, журналисты. А я вот рядовым трубил. Из ВГИКа вышибли, на следующий день призвали. На дембель, Господи прости, до младшего сержанта дослужился. Нет, вру. До гвардии младшего сержанта. И до дырки в ноге. Сверху. Почитай, что в заднице. Нет задач невыполнимых, нах. И никаких тебе возвышенных воспоминаний, что самое обидное…
– Десантура? – Корн посмотрел на Сашку если не с уважением, то уж совершенно точно – с одобрением.
– А то! Я ж рассказывал уже. – Художник, морщась, дожевал дольку, выплюнул цедру в пепельницу. – Перед тем, как этого украли. Ну, там, в кафешке…
Ларин поморщился.
– Меня сначала к флоту приписали, но кому ж хочется больше положенного трубить. Соврал, что прыжки есть, напросился. Дурак дураком. Потом, когда в учебке реально в первый раз прыгал – чуть не обосрался. Земля далеко, ветер в харю… Зажмурился – и вниз… Кстати, хорошо… Летишь себе, материшься. Петь хочется…
Сашка прикурил и мечтательно выпустил в потолок тонкую струйку дыма.