– Самое лучшее время жизни. Думать – ни фига не надо. Беги себе, стреляй. Ночью в казарме феньки всякие придумывай, чтоб не скучно было. Меня там сразу Швейком прозвали.
Ларин расхохотался.
– Ну, это-то как раз понятно…
– Ага, понятно. – Художник, было заметно, что-то для себя уже решил, и поэтому просто светился благодушием. – Это, Глеб, тебе сейчас понятно, а тогда даже мне непонятно было. Просто так вышло. Нас когда в учебку привезли, сержант-инструктор посмотрел эдак жалостливо и говорит, типа, ладно, сегодня разрешаю пораньше отбиться, завтра – в шесть подъем. Ну, я и спросил…
Художник сделал театральную паузу, картинно затягиваясь.
Первым не выдержал Рустам:
– Что спросил-то?
Сашка неожиданно смешался:
– А что я тогда понимал в этой хрени? Нормальный мальчик из хорошей семьи, студент ВГИКа, которого привезли в ухоженную Прибалтику… Спросил: «А что, завтра на рыбалку идем?»
Корн с Рустамом грохнули.
Даже Ларин, которому армейский юмор был довольно-таки чужд, немного посмеялся.
– И что?
– Что-что… Три наряда. Я-то пошутить думал… – Сашка усмехнулся. – Не успел с тумбочки слезть – еще три. Сходу…
– А эти-то за что? – Корн уже подхихикивал, в предвкушении.
– Да-а-а… – Сашка неожиданно печально вздохнул. – Ты ж, Андрюх, как бывший офицер, каунасскую учебку себе немного представляешь? «Кто прошел прибалтский ад, тому не страшен Бухенвальд»… Гоняли так, что не то что письмо домой написать, покурить некогда. Весь день – туда-сюда, туда-сюда. А утром злой, невыспавшийся сержант на утренней поверке. Сапоги должны блестеть, подворотнички белеть, стрелки на хэбэшках, как у денди на Пикадилли… Ну, стрелки-то мы быстро научились наводить: расческой по брючине туда-сюда вжик-вжик, и готово. Как из прачечной. А вот с подворотничками – беда. Вечером подошьешься, а тебя – подъем, пробежка. И опять грязный, как из жопы. Ну и приспособились через полчаса после отбоя вставать да и подшиваться. А я ж лентяй. Да и спать хочется. Полчаса после отбоя терпеть – это ж с ума сойти можно. Ну, я и стал по-тихому прямо в койке подшиваться. Сразу после отбоя, на ощупь. Руки-то у меня всегда из того места росли, так что все в порядке, не у всех так при свете получалось. И вот как-то лежу, подшиваюсь. Подшился. А у меня нитка остается. Дли-и-инная… Куда ж, думаю, тебя, родимую, приспособить-то? Просто так выкинуть – рука не поднимается… Гляжу, а рядом товарищ мой спит, Макс Петров. Сладко так спит, сволочь. Даже не ворочается. А к тельнику у него простынка прилипла. Прямо к лямочке наплечной… Ну, думаю, это неспроста… И подшил парня. В смысле, к плечам ему простынку пришил. Прямо к тельняшке. Утром, по команде «подъем», та-а-акой Бэтман со второго яруса летел – вся казарма кипятком ссала… А мне опять – три наряда…