– Так-так-так! – Художник, мирно дремавший на заднем сиденье минивэна, неожиданно оживился. – Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее…
От окна в ответ на реплику Сашки неожиданно сухо засмеялся Корн:
– Вот-вот… Расскажи ему, командир, почему этого делать нельзя… просто ни в коем случае.
Князь сразу же заметно поскучнел.
Дергать кого-то с таким выражением лица в подобного рода ситуации мог только человек крайне бестактный.
Вроде Художника.
– Слушай, Дим, а почему нельзя-то? У них что, щель поперек, что ли?
Князь в ответ только губы сжал в ниточку.
Так, что они аж побелели, бедные.
Ларин уже совсем было собрался вмешаться, но Князь нашел-таки в себе силы расслабиться и даже вяло усмехнуться:
– Нет, Сань. С этим у них все нормально. А вот с другим… Представь себе на секунду гибрид эстонской практичности и горских представлений о чести… Офигеешь.
– И что?
– А ничего. – Князь, кряхтя, полез в карман за сигаретами. – Мне, например, жениться пришлось – по большой любви и из врожденного чувства порядочности. Потом развестись, потому как нормальный человек этот гибрид долго выносить не в состоянии, даже несмотря на частые командировки. Двое парней теперь безотцовщиной растут… – Он наконец-то справился с сигаретами и теперь дергал колесико золотой зажигалки – точной копии той, что вчера сунул в карман Глебу. – Блин!!! Лучше б она стервой была конченой, а то…
– А то – что?
Тут терпение Ларина лопнуло, и он приготовился закатить Сашке хороший подзатыльник.
Хорошо, что машина вовремя остановилась. Приехали.
На взлетном поле лениво махал винтами эмчеэсовский МИ-8, неподалеку тусовался мэр в окружении небольшой свиты.
В сером свитере, синих джинсах и черном кожаном пиджаке он смотрелся куда лучше, нежели в дорогом костюме от кутюр и остроносых полуковбойских башмаках с огромными металлическими пряжками.
Глеба аж передернуло, когда вспомнил.
А так – очень даже ничего себе дядька…
Ну, да ладно.
Не до этого.
Они загрузились в «вертушку», и Художник тут же начал требовать, чтобы ему соорудили «люльку», снимать облет. Бедные эмчеэсовсцы, судя по всему, никогда не имевшие дела с отчаянными столичными телевизионщиками, для которых война – что мать родна, сопротивлялись и требовали расписку, что если этот псих выпадет или кокнет дорогостоящую аппаратуру, они тут не при чем.
Расписку Ларин им тут же, разумеется, изобразил – прямо на коленке, но они все равно артачились, законно утверждая, что расписка – это, разумеется, дело хорошее и в суде им наверняка зачтется, но только под этот самый суд из-за какого-то волосатого придурка идти все одно не хочется.