Затем ее увели. И она снова плакала, упав ничком на постель. Голицын спросил Михала, взялся бы тот уговорить «эту женщину» отказаться «от ее нелепого вранья».
Михал отвечал очень тихо:
– Я мало знаю ее, но я думаю, никто с ней не сладит, никто не уговорит ее…
– А вы женились бы на ней? – вдруг спросил Голицын, просто, доверительно, как может мужчина спросить мужчину, к которому вовсе не питает недоброжелательных чувств.
– Да я бы ее в одной рубахе взял! – проговорил вдруг Михал, хотя и по-французски, но грубовато, словно крестьянин, который вот настолько полюбил, что ему и приданого не нужно!.. Впрочем, и во Франции ведь живут крестьяне, а не только в Польше… Михал пригнул голову низко над столешницей и скреб ногтем… Голицын приказал увести его… Конечно, взял бы! А может быть, и не взял. Может быть, и не взял, да… У них были такие странные отношения, правда!..
Голицын с удовольствием прекратил бы эти бессмысленные допросы, но императрица еще не приказала прекратить их. Он уже и не знал, о чем спрашивать.
– Вы утверждаете, будто воспитывались в Персии и в Багдаде. Умеете ли вы писать на арабском и персидском языках?
Она отвечала, что, конечно же, умеет!..
Сначала она хотела написать на листке те буквы, из детства, из ее настоящего детства, такие странные, казавшиеся причудливыми, так причудливо изогнутыми… Но потом решила, что не следует разоблачать себя даже в самой малой степени, и написала просто разные причудливые тоже, но бессмысленные знаки. На следующий день Голицын сказал ей, что «сведущие люди», как он выразился, не полагают написанное ею ни арабскими словами, ни персидскими…
– Значит, они не знают этих языков… – Она сидела в кресле, съежившись, согнувшись. В последние дни она страшно исхудала. Ее мучили горловые кровотечения. Он видел на ее губах запекшуюся кровь. Ему было жаль ее… На свой страх и риск он прекратил допросы, дал ей покой…
Она уже не могла встать. Он сам пришел к ней и спросил, не желает ли она священника, православного или католика. Она сделала слабый жест рукой, означающий: Нет!.. Ведь все равно нельзя было попросить, чтобы привели к ней человека, которого она хотела видеть!.. Вдруг она слабым голосом окликнула Голицына. Он приблизился к постели. Франциска, хмурая, стояла у изголовья.
– Знаете, – проговорила слабым голосом умирающая, – вполне возможно, что я родилась в Черкессии…
Ее косые, темные-темные глаза потускнели.
– Да, – согласился Голицын, – я напишу императрице о вашем признании…
На другой день ее не стало.
* * *
…Но Михал никогда не узнал о ее смерти. Только потом уже догадывался, что ее нет в живых. Но догадываться оставалось недолго!..