— Или одни бары моднее других? — подначиваю я, оглядываясь, не затевается ли поблизости кровавая драка между бандами Гуччи и полицейскими от «Дольче и Габбана» — ремни намотаны на руку и все такое…
— Я просто ищу… Вот он! — обрадовано говорит мама.
Я смотрю туда, куда устремлен ее сияющий взгляд. Передо мной море чашечек с капуччино и — конечно! — Платиновый Блондин!
Он церемонно кланяется моей матери и жестом приглашает нас подойти. Подумать только, рядом с ним — два свободных стула!
Мое пьяное добродушие испаряется в один момент. Остается только одна мысль: «Моего общества ей всегда недостаточно. Всегда».
— Ким, помнишь мистера Гамильтона с катера?
— Лучше Тони. — Платиновый Блондин пожимает мою руку, настаивая, чтобы я называла его по имени. Какая дерзость.
Я стараюсь быть любезной, но губы сами собой вытягиваются в прямую линию.
— Тони, это моя дочь Ким.
Он кивает и говорит воркующим голосом:
— Девочки, да вы просто сияете!
Американский акцент я услышать не ожидала.
Как бы там ни было, понять, что он говорит, будет несложно. Однажды моя мать болтала с седым ямайским негром на вечеринке, которую устроила одна из ее клиенток, и тут появилась я с полным подносом ромового пунша.
— О, это ваша дочка! — проговорил он с певучим выговором. — Вы как две грабли!
Мы с мамой переглянулись с недоумением. Я никогда не обольщалась насчет своей талии, поэтому комплимент прозвучал издевательски. Мы не успели собраться с мыслям и, чтобы уточнить, что он имел в виду, как он повторил еще настойчивее:
— Грабли! Две грабли!
И вдруг мама с победным видом перевела:
— Капли!
И добавила облегченно:
— Вы хотите сказать, что мы с ней как две капли воды!
— Конечно, — ответил он, очень смутившись. — Вы будто сестры!
Я тихо удалилась в ближайшие кусты.
Платиновый Блондин делает официанту знак ухоженной бровью. Мама хочет еще лимончелло, а я прошу горячего молока, чтобы показать, что уже устала, клюю носом и вот-вот усну за столом… Но, к сожалению, именно сейчас мой итальянский меня подводит, и я говорю по ошибке «latte fredo», после чего мне приходится притворяться, будто я хотела именно стакан холодного молока. (Сотни раз я твердила себе, что «caldo» — это раскаленный, но все равно когда я вижу это слово, то перевожу его как «холодный».)
Платиновый Блондин поднимает за натте здоровье бокал «Сапфирового мартини», спрашивает маму, как ей понравился Капри, ведь она не была здесь столько лет, и предлагает сопровождать ее, когда она отправится навещать могилу отца. Меня переполняет негодование, мне хочется кричать: «Но ведь для этого есть я!», но тут я понимаю, что ничего подобного маме я не предлагала. Мне кажется, у Платинового Блондина манеры предупредительного и заботливого защитника, который всегда принимает все тяготы и решения на себя, и который легко превращается в тирана, как только ты к нему достаточно привяжешься. Я откидываюсь на спинку стула и наблюдаю, как мама оживленно делится впечатлениями о ярких красках острова, рассказывает о том, как у нее защемило сердце, когда она снова увидела скалы Фаральони. Она и вправду сияет. Не понятно только, по какой причине — оттого ли, что вернулась на Капри, или оттого, что подцепила нового обожателя.