Когда наступал вечер и крупные звезды низко повисали, загорались над степью, на окраине башкирского села собиралась молодежь, пели протяжные и звонкие песни, танцевали. Весельчак Салават был хмур, мало пел, а в танцах все норовил выбрать Галию Мингашеву, подержать ее руку. Но Галия танцевала со всеми парнями и никому не отдавала предпочтения. Тогда Салават после танца старался удержать ее и, сверкая в темноте белками глаз, глухо произносил:
— Украду я тебя!
Что могла она сказать? Лишь звонко смеялась и отвечала, что нет еще на земле такого башкира, которому позволила бы расплести свою косу.
Всего два года прошло. И снова весна. И появился человек, которому она готова была доверить расплести свою косу. Человек тот не башкир, а русский, но ей было все равно, какая кровь течет в его жилах. Тянул он к себе, как магнит железо, и сил не было сопротивляться.
Ничего она не могла с собой сделать, хотя и пыталась не думать о нем, вытравить, затоптать нежные всходы радости. Охала и замирала, глядя на лихое вождение танка по «высшему пилотажу», восторгалась умением управлять железной махиной, которая в сильных руках Григория Кульги становилась удивительно послушной, точно степной скакун.
После смены Галия Мингашева долго мылась под душем, словно хотела смыть вместе с потом и усталостью то нахлынувшее и непонятное, что вселило тревогу и лишило покоя. Вышла из душа позже всех, надеясь, что Кульга давно ушел. Но он, оказывается, ждал ее за проходной. Прохаживался на трамвайной остановке. Увидев ее, поспешил навстречу.
— Провожу тебя, если не возражаешь…
Оттолкнула его снова взглядом, сухим и колючим. Вскочила в подошедший трамвай, спиной чувствуя, что он рядом, что он следует за ней.
Несколько остановок проехали молча. Галия не поворачивалась, застыла у окна, ухватившись пальцами за обтертый железный прут. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Кульги, даже, казалось, слышала его неровное дыхание. Ей хотелось, чтобы он заговорил, ей хотелось слышать его голос, но тот молчал. Впрочем, если бы Кульга и начал разговор, Галия не сдержалась и снова наговорила бы резкостей. Она смотрела в окно и незаметно покусывала нижнюю, слегка припухшую губу.
Трамвай тяжело и шумно катился по вечернему городу, позванивая на перекрестках и остановках. Люди входили и выходили, не обращая внимания на двоих пассажиров, притихших у окна. Впрочем, на Кульгу обращали внимание, особенно женщины.
А он стоял, сжав рукою деревянную стойку, не особенно отчетливо понимая, отчего у него так все внутри колотится, словно через минуту надо выходить на ринг для важного боя.