Юля Вишневская целый день маялась от странных предчувствий. Хотя все было отлично. Просто замечательно! Зацепила на выставке троих рекламодателей. Написала тексты к роликам. Алевтина почти не правила, точнее не портила. Получила деньги за прошлую работу, целиком, без вычетов и переносов на «следующий платеж». Начальство, крайне довольное уловом, смилостивилось и отпустило домой не за полночь, а в шесть. Дома девочки помыли пол и приготовили ужин, а муж принес красных, как закат, сочных до брызга молдавских яблок и терпкого сухого вина. Кино хорошее случилось на одном из каналов. Все складывалось так, как будто Вишневская жила в идеальном мире, где жизнь бойко катится по рельсам, строго следуя расписанию, как поезда Санкт-Петербург–Москва. Или Париж–Берлин. И в дневниках у дочерей, придирчиво проверенных, не было ничего из ряда вон выходящего. По двойке у каждой и по замечанию: «Болтает на уроках» и «Пришла без сменной обуви». Обычное дело. Даже всыпать не за что.
Не было никакого повода для странной тоски, сжимавшей сердце время от времени. Юлька достала из стола нож. Подержала в руке. Синеватый клинок излучал покой. Работы ему никакой не светило. Вишневская убрала нож и достала Таро. Черная колода в бархатном футляре тяжело легла в ладонь. Она тоже волновалась. «Что?» – мысленно спросила Вишневская, доставая одну карту. Выпало «Мир» – двадцать первая карта Великого Аркана. Начало и конец. Точнее, наоборот. Конец и начало. Бесконечный переход. Юля провела ладонью над картой. Рука уловила пульсацию. «Что ты мне хочешь сказать, я не понимаю?» Она вытащила еще одну карту и вздрогнула: десятка мечей – проход! Врата! Для кого-то смерть, а для кого-то жизнь, но совершенно иная. Обрушение одного мира и рождение другого. Какого? Еще карта – сверху, на десятку мечей легла Великая Жрица. Магия? «Это обо мне?» – спросила колоду. Чуть в сторону упала карта Шута или Дурака. «Обзываешь, – Вишневская покосилась на колоду в руке, – больше не хочешь говорить. Понятно». Обернула карты зеленой органзой, убрала в футляр. Будем думать. Но думать не получилось – навалилась суета: ужин, дети, уроки, вечерняя болтовня с мужем. Юля так и не смогла толком поразмышлять, что ей говорило своевольное «Ведьмовское Таро», поссорившее ее когда-то с Феоктистовой. Неожиданно в доме все угомонились. Даже соседи, обычно выяснявшие отношения исключительно после двенадцати. Еще до полуночи отправились в постель девочки без традиционных маминых пинков и криков, а муж хоть и собирался попастись в Интернете, немного посидел за компьютером и тоже отключился. Вишневская легла рядом и задремала. Ее окутало мутное тревожное забытье, сотканное из обрывков давних видений и детских страхов. Она летала вокруг домов, падала с крыш, но не разбивалась, кого-то искала в длинных извилистых коридорах и все не могла понять кого. Неожиданно всплыли знакомые болотные глаза – Таня! Юля проснулась и, еще не отдавая себе отчета в том, что делает, оделась. Обстоятельно оделась, как на работу или на улицу: колготки, зимние брюки, свитер. Потом зачем-то подошла к входной двери и открыла. На лестнице стояла Таня Вешкина с Бертой на поводке.