— Вот так сюрприз, — произнесла она, вскинув бровь, и Бартоломью шумно выдохнул. — Доктор Прентисс знает, что вы снова разгуливаете по улицам?
Бартоломью понравилось это слово. «Разгуливаете» — совсем не то что «полностью зависите от камердинера, так как сами встать не можете». Он уселся в кресле поудобнее.
— Нет. Он и не догадывается, что я встал с постели, — ответил он. — Я хотел извиниться.
— Понимаю. Лакаби, на кухне есть восхитительное свежее печенье. Скажите повару, что я велела вас угостить.
Камердинер отдал Терезе честь.
— Не премину воспользоваться вашим предложением. — Прежде чем Бартоломью успел возразить что-либо, Лакаби скрылся за дверью дома.
— Проклятый олух, — пробормотал Бартоломью.
Губы Терезы дрогнули.
— Рамзи! — крикнула она. — Я буду в саду. Однако дворецкий продолжал стоять в дверях.
— Позвать Салли?
— Нет необходимости.
Кивнув и в последний раз с подозрением взглянув на Бартоломью, дворецкий закрыл за собой дверь. Подъездная аллея была не слишком уединенным местом, но по крайней мере Тереза не отказалась принять его. Вчера Бартоломью понял для себя кое-что. Раньше Тереза Уэллер казалась ему интригующей, забавной, но нисколько не загадочной. Однако после рассказа Амелии он начал ею восхищаться.
Она наверняка винила себя в смерти родителей и именно поэтому относилась к себе и другим слишком требовательно. Ведь однажды она уже нарушила общепринятые правила и жестоко поплатилась за это.
— У меня лицо испачкано? — спросила Тереза.
— Нет.
— Тогда почему вы на меня так смотрите?
С минуту Бартоломью раздумывал над тем, не сказать ли ей, что он знает о смерти ее родителей и понимает мотивы ее поступков. Но потом он решил, что это будет нечестно по отношению к Терезе. Ведь она знала о нем так мало, а рассказать больше он отказывался.
— Вы очень симпатичная, — неожиданно резко бросил он и тут же поразился собственной неловкости. Ведь он приехал, чтобы извиниться.
— Вы тоже. — Одарив Бартоломью улыбкой, Тереза подошла к его креслу сзади.
Полковник нахмурился:
— Не вздумайте меня возить.
— Я отослала Лакаби, и вовсе не хочу стоять посреди улицы на виду у всех.
Кресло пришло в движение и покатилось в сторону сада, слегка покачиваясь и подскакивая на выложенной камнями дорожке. Каждый такой толчок отзывался в колене Бартоломью острой болью, но он, стиснув зубы, молчал. Утро превратилось для него в настоящую пытку. Сначала он прошел испытание дикой болью, когда его спускали по лестнице, а потом мучился от того, что кто-то невидимый толкает его кресло сзади и указывает, куда и как далеко он может ехать.