Томмазо поливал чашку с вишнями кислым фруктовым соком, посыпанным корицей и имбирем. Ягоды напомнили мне о брыластом, и я вдруг пришел в ярость при мысли о том, что тогда они спасли мне жизнь, а теперь, похоже, погубят.
— Да, самое подходящее блюдо, — заметил я, когда Томмазо высыпал ягоды на корж.
Он подскочил.
— Чего тебе нужно?
У меня было желание тихонько побеседовать с ним, но он снова крикнул: «Чего тебе нужно?» — так, будто я простой крестьянин, только что пришедший из деревни. Я схватил тяжелый черпак и расколошматил бы его о голову Томмазо, если бы Луиджи не вытолкал меня из кухни со словами:
— Что за дьявол в тебя вселился? У нас работы невпроворот!
Во дворе слуги зажигали огонь под баками и котлами. В воздухе витал запах жареного мяса. Мимо меня пробежала стайка смеющихся девушек с гирляндами цветов. По идее, мне полагалось бы чувствовать себя счастливым, но я был взвинчен, нервничал, а львиный рык взбудоражил меня еще сильнее. Льва не кормили уже неделю, готовя к caccia, и запах свежего мяса привел его в неистовство. Я вдруг вспомнил о Витторе. На меня столько свалилось в последнее время, что я напрочь о нем забыл.
Услышав, как я спускаюсь в его каземат, он живо вскочил на ноги, словно дитя, ожидающее угощения. Но потом, когда увидел, кто к нему пришел, снова сел, с равнодушным видом прислонившись к стене. Ногти у него отросли и почернели от грязи, одежда залоснилась, а волосы были всклокочены пуще прежнего.
— И ты позволишь Федерико выпустить меня на площадь вместе со львом? — спросил он, потирая гноящийся от сифилиса глаз.
— Я не могу ему помешать.
— Скажи ему, что я твой брат.
— Ты же сам не хотел, чтобы я говорил ему. Помнишь?
Он вскочил и вцепился в решетку так, будто хотел выдрать ее прутья из земли.
— Ты не успокоишься, пока мы с отцом не сдохнем, да?
— Папа уже умер, — сказал я.
Он уставился на меня.
— Врешь!
— Неделю назад. Я узнал, что он болен, и поехал к нему. Он умер у меня на глазах.
— Почему ты не сказал мне?
Действительно, почему?
— Извини, я забыл. Я…
— Ты не забыл! — заверещал он. — Ты просто ревнуешь! Ты всегда завидовал и ревновал!
Он выплюнул последнее слово, как будто хотел ударить меня.
— Если ты и правда любил его, что ж ты сам к нему не съездил? Ты мог привезти его во дворец, — ответил я.
— Ты… Сволочь поганая! — Он меня больше не слушал. — Сволочь!
Он начал биться лбом о прутья решетки.
— Отец спрашивал о тебе, — сказал я. Витторе замер. — Я сказал ему, что ты процветаешь.
— Я что, должен поблагодарить тебя?
— Нет.
Казалось, из него выпустили весь воздух. Брат всегда был выше меня, но сейчас, когда он стоял посреди клетки, вцепившись в волосы и что-то бормоча себе под нос, он неожиданно напомнил мне того щуплого крестьянина, который вскочил на подножку кареты Федерико по дороге в Милан. Витторе снова прислонился лбом к решетке.