И я собирался занять его место! Мне хотелось сорвать с себя одежду, выпрыгнуть в окно и бежать куда глаза глядят — но кругом стояли стражники.
— Adesso! [17] Пошли, живо! — крикнул кто-то.
Снова зазвучали фанфары, и мы зашагали к просторному залу, причем я был четвертым в ряду!
Святые угодники! Еще утром я думал, что стою на пороге смерти — и вот теперь я входил в рай. В воздухе витал аромат фиалок и розмарина. На стенах висели разноцветные флаги и прекрасные гобелены. Длинные столы были покрыты белыми скатертями и уставлены вазами с цветами, подобранными столь искусно, что этим букетам могла позавидовать сама природа. За столами сидели гости в шелках и расшитом золотом бархате. Шеи дам украшали драгоценности, сверкавшие на белоснежных грудях. Музыканты наигрывали веселую мелодию. Из-под столов вылезли собаки и уставились на нас. На убитой овце, обливаясь потом, сидел карлик. Мы смотрели прямо вперед, высоко подняв головы, хотя из-за слов курчавого задница у меня напряглась и сжалась до предела.
Тут мы подошли к столу Федерико, стоявшему в конце зала. Одетый в мантию с горностаем и буфами на рукавах, герцог откинулся на спинку огромного кресла, буравя нас всех бусинками глаз. На груди у него висел золотой медальон с его же портретом. Слуга поставил перед ним блюдо с самым большим лебедем. Гости притихли. Нерон, лежавший у ног герцога, зевнул. Повар Кристофоро шагнул вперед. В правой руке у него был длинный нож, в левой — короткий двузубец. Сощурившись, он окинул лебедя взглядом, глубоко вдохнул и, вонзив в птицу двузубец, поднял ее в воздух на уровне груди. А затем, коснувшись вначале лебедя ножом, чтобы прицелиться, отсек шесть ровнехоньких ломтей от правой стороны грудинки — вжик! вжик! вжик! — по-прежнему держа птицу на весу, да так ловко, что куски упали на тарелку герцога в рядок, словно их положили туда рукой.
— Stupendo! Meraviglioso! [18] — закричали гости.
Кристофоро поклонился.
Кто-то вытолкнул меня вперед, так что я оказался прямо напротив Федерико. Между нами в собственном соку плавали шесть кусков коричневато-красного мяса. А потом…
Кристофоро поднял тарелку и, протянув мне нож, сказал:
— Попробуй!
«Ellе S’fortunato sorpresa», — как сказала бы моя матушка. «Весьма неприятный сюрприз». Неприятный? Oi me! Куски грудинки стали такими огромными, что затмили весь мир. Мне казалось, я вижу, как в них копошатся личинки, ползают черви, сочится зеленый гной… Я глянул на Федерико. На нижней губе у него повисла слюна. Все в зале уставились на меня — вельможи, рыцари, их жены, придворные, слуги. Я вспомнил выражение ненависти на лицах слуг во дворе. А вдруг кто-нибудь из них отравил еду? Миранда уже лишилась матери, так что без меня ей не выжить. И хотя мне не хотелось раздражать Федерико (Бог свидетель, я искренне жаждал ему угодить), тем не менее я положил нож на стол и сказал: