Бьянка хохотала до слез. Она закрыла руками лицо, открыла его, глянула на меня — и снова покатилась со смеху. Федерико тоже прыснул, хлопая ладонью по столу. Придворные немедленно заржали, как кони. Мне хотелось вонзить Эрколю в горло нож и располосовать его до самых яиц. После всего, что я пережил, позволить какому-то карлику высмеять меня перед всеми?!
Эрколь торжественно поклонился. Зал захлопал в ладоши. Он снова поклонился — и так четыре раза. Господи Иисусе! Можно подумать, он собственноручно победил французов!
Федерико вытер глаза и сказал:
— Браво, Эрколь! Браво! Повтори еще раз!
Смех и аплодисменты вдохновили Эрколя. Он сделал унылое лицо, высмеивая мой подавленный вид.
— По-твоему, это не смешно? — спросил у меня Федерико.
— Поскольку я никогда не видел себя со стороны во время еды, мне трудно судить, насколько это похоже.
— Очень похоже! — рассмеялся герцог. — Очень!
Я вышел из зала, сопровождаемый громким хохотом. Нашел зеркальце Миранды и посмотрел, как я ем. Мимика Эрколя была неуклюжей, тем не менее суть он передал точно. Мне хотелось его убить.
— Даже думать забудь! — сказал мне позже Томмазо. — Он нравится герцогу. Если с Эрколем что-нибудь случится, Федерико сразу поймет, кто виноват.
Вскоре Эрколь начал показывать свой номер всем, кто хотел посмотреть, и те же слуги, что превозносили меня накануне, теперь хихикали, когда я проходил мимо. Я пытался есть как-нибудь по-другому — но сколько способов жевания и глотания куска еды можно изобрести?
— Федерико скоро все забудет, babbo, — утешала меня Миранда.
Однако герцог не забыл и просил Эрколя повторить спектакль всякий раз, когда собирались гости. Как-то, когда я не понюхал еду, Федерико сердито рявкнул в присутствии герцога Бальони:
— Делай все, как раньше, не то испортишь представление Эрколя!
И мне, как домашнему зверьку, в которого я превратился, приходилось нюхать блюда, а потом стоять и смотреть, как Эрколь изгаляется надо мной. Во время этого зрелища Федерико рассказывал гостям об убийстве Пии и ее дочери. Гости, вернувшись домой, очевидно, пересказывали мою историю, отчасти забывая и перевирая ее, так что она обросла массой подробностей, а обо мне узнали даже в Риме и Венеции.
Не стану отрицать, мне это льстило. Я сказал Септивию, что скоро буду самым знаменитым дегустатором в Италии. Он улыбнулся, обнажив желтые зубки.
— Данте говорит, что слава подобна дуновению ветра, о котором забывают, как только он стихнет.
— Не сомневаюсь. Однако пока ветер дует, его чувствуют все вокруг.
— Верно, — отозвался Септивий. — Кто-то ему радуется, а кто-то проклинает.