Отец говорил, пока они не подошли к церкви. Жюльен его не слушал. Все сливалось в неясный гул — и голос отца, и разговоры провожающих, и скрип колес, и шарканье ног по каменистой дороге, белевшей в лучах солнца. Когда катафалк поворачивал, солнечный свет проникал под балдахин, и тени от бахромы плясали на цветах и трехцветном покрове.
В церкви было темно и прохладно. И вот настала минута, когда все поднялись и двинулись гуськом к алтарю. Жюльен видел, как люди исчезали за главным алтарем, потом вновь появлялись с другой стороны и шли к своему месту. Отец не пошевелился. Несколько мужчин, среди которых он узнал двух стариков, разговаривавших у колодца, также остались стоять.
— Куда они все идут? — спросил мальчик.
— Прикладываются к мощам, — пояснил отец. — В деревнях еще сохранился этот обычай.
— А что такое мощи?
— Эдакая штука, которую все целуют друг за дружкой.
Отец умолк. Теперь все вокруг них говорили. Шум отодвигаемых стульев и шагов, раздававшихся на каменных плитах, поднимался к стрельчатым аркам маленькой церкви и, усиленный эхом, наполнял своды. После паузы старик прибавил:
— Бедняга Пьер, его бы позабавило это представление. В конце концов…
— А почему мы не прикладываемся к мощам? — спросил мальчик.
Отец пожал плечами:
— Не вижу смысла. И потом, это негигиенично.
Жюльен смотрел на вереницу мужчин и женщин и все время думал о дяде Пьере, который, вытянувшись во весь рост, недвижимо лежал в гробу. Мальчик никогда еще не видел покойников. Он почти никогда не думал о смерти. Лишь изредка ему приходила в голову мысль о потустороннем мире, о небе, об аде. Дядя Пьер был замечательный человек. Интересно, видит он теперь все происходящее? Раз он умер, то должен видеть. Он должен видеть себя здесь, посреди церкви, в обществе людей, которые обходят вокруг его гроба и прикладываются к мощам. На минуту Жюльену захотелось последовать их примеру. Только затем, чтобы преодолеть владевшее им отвращение. Это было чем-то вроде жертвы, которую он хотел принести дяде Пьеру. Но потом он вспомнил слова отца: «Его бы позабавило это представление». Правда, ведь дядя Пьер всегда называл «представлением» религиозные обряды.
Жюльен думал о дядюшке почти без грусти. Впрочем, и люди вокруг него не казались грустными.
Однако когда мальчик вышел из церкви и могильщики начали опускать гроб в яму, он почувствовал удушье. Дядя Пьер был там, в этом ящике, он лежал неподвижно, холодный и окостеневший, и гроб с его телом опускался меж двух стенок блестящей желтой земли.
Когда гроб уже наполовину скрылся в яме, веревка выскользнула из рук могильщика. Он почти тотчас же перехватил ее, но все же раздался легкий треск, словно по доскам кто-то ударил кулаком.