— Приятного аппетита! — громко сказал Протасов и начал есть.
Ел генерал тихо, аккуратно, и это было невыносимо. У Цыгана от запаха еды кружилась голова. О, сейчас он мог бы проглотить два, нет, три таких ужина! И запил бы добрым бокалом сухого вина. А на десерт — пятьдесят граммов коньяка с лимоном и хорошую сигару. Или черт с ним, сойдет и сигарета, зато лимон обязательно с кофе и щепоткой соли.
Дьявол. Цыган поднялся… то есть хотел подняться, но стукнулся макушкой о плиту, с трудом сдержал ругательство и сел в позу полного равнодушия и наслаждения жизнью — прислонившись к стене, согнув колени, упираясь ногами в решетку — хотя копчик уже болел нестерпимо, мышцы затекли и ныли.
— Зачем тебе все это, Протасов? Чего ты добиваешься? Генерал тщательно прожевал, проглотил, промокнул губы лежащей на коленях белоснежной салфеткой, отпил из стакана — возможно, что и вино или компот вишневый (Цыгану при мысли об этом скрутило желудок), — и ответил, отрезая новый кусочек мяса:
— Скоро ты перестанешь задавать вопросы и начнешь вы- полнять команды.
Смотреть, как ест генерал, и разговаривать с ним пересохшим ртом было пыткой. Но самое страшное началось, когда Протасов ушел, не удостоив пленника взглядом. Злой повар вновь появился, собрал посуду на поднос и скрылся, охранник проверил, крепко ли закрыты окна, выключил свет, вышел и запер за собой дверь. Ключ повернулся в замке, послышались удаляющиеся шаги, голоса в коридоре, затем хлопнула еще одна дверь — и Цыган остался в темной лаборатории… наедине с сарделькой. Он помнил, куда она упала. Кусочек еще источал слабый, но несомненный аромат.
Цыган лег на бок лицом к стене, спиной к сардельке, подтянув колени к груди, однако запах еды дразнил, щекотал ноздри, выводил из себя. Желудок бунтовал, кричал, ходил ходуном — сдерживать себя становилось все труднее.
Хуже всего, что эта партия в любом случае осталась за генералом. Если Цыган сожрет кусок — он распишется в собственной слабости и будет унижен. Если нет… Что ж, Протасов скажет: «Правильно, воспитанный пес ест только из рук хозяина».
Цыган не скоро заснул, пожираемый голодом; сон был тревожный, поверхностный. Мышцы ломило, он крутился, пытаясь как-то распрямить затекшие члены, но пространство не позволяло, и между прутьев ноги не пролезали.
Утром его вытащили из клетки, надели наручники, поставили в клетку миску с водой и втолкнули обратно. Сопротивляться сил уже не было, но пить он не стал, опрокинул миску и лег головой в другой угол, мучительно чувствуя воду всем телом и кляня себя последними словами — не вслух, конечно.