Я не стал настаивать на разъяснениях, в ту минуту я предпочел ничего не знать, к тому же Кустардой заговорил о другом.
— Как тебе эти две? — вдруг спросил он. Он развернулся почти всем корпусом, открыто и беззастенчиво разглядывая женщин у стойки бара, а они, почувствовав на себе взгляд его широко расставленных глаз без ресниц, вдруг начали говорить тише, понимая, что привлекли чье-то внимание, может быть, даже понравились кому-то. Последняя фраза, которую перед тем, как сбавить тон, произнесла та, что сидела к нам спиной, прозвучала одновременно с вопросом Кустардоя (вероятно, они расслышали его слова: Кустардой задал мне этот вопрос именно для того, чтобы женщины у стойки его услышали чтобы поняли, что он их оценил). «Надоели мне мужики», — сказала женщина с незагорелыми ногами. «Как тебе эти две?» — спросил Кустардой (услышанным быть легко — стоит только повысить голос). Женщины задержали дыхание и повернули головы в нашу сторону — прервали разговор, чтобы взглянуть, кому это они понравились.
— Не забывай, что я женат, так что обе твои.
Кустардой отхлебнул из кружки и поднялся, держа в руке сигару и зажигалку (пены уже не было). Те несколько шагов, которые понадобились ему, чтобы дойти до стойки, прозвучали металлом — казалось, что к подошвам у него прибиты металлические пластинки или что у него ботинки на платформе, — мне вдруг показалось, что он стал выше ростом. Он уже болтал и смеялся с теми женщинами, когда я достал из кармана деньги, положил их на стол и отправился домой, к Луисе. Я ушел, не попрощавшись ни с Кустардоем (махнул ему рукой издалека), ни с женщинами, которым вскоре (после пива, жвачки, джина с тоником и льдом, сигаретного дыма, соленых орешков, смеха, наркотиков, языка около уха и слов, которых я не услышу, невнятного шепота, каким всегда убеждают) предстояло уйти с Кустардоем, а еще позднее — покинуть его в панике и страхе.
* * *
Той ночью, лежа рядом с Луисой, глядя на мир с подушки, как заведено у всех новобрачных, с телевизором напротив кровати и с книгой (которую я не читал) в руках, я рассказал Луисе то, что услышал от Кустардоя, то, чего я предпочел бы не знать. Подлинное единение супругов и влюбленных рождается благодаря словам, причем не столько тем словам, что мы хотим сказать, сколько тем, что мы не можем не сказать, что мы говорим против воли. Это не означает, что между теми, кто делит на двоих одну подушку, нет никаких секретов только потому, что они так решили — секрет вообще не секрет, если его ни с кем не разделить, — а потому, что они просто не могут не поделиться, не рассказать, не обсудить и не высказаться, как будто это главное в отношениях, особенно если мужчина и женщина вместе совсем недавно и им еще не надоело разговаривать друг с другом. Не только потому, что когда на одной подушке лежат две головы, то вспоминается прошлое, даже детство, на память вдруг приходят давно забытые мелочи, которые вдруг обретают цену и кажутся достойными того, чтобы о них рассказать, и не потому, что мы собираемся поведать всю нашу жизнь тому, чья голова лежит рядом на подушке, словно нам необходимо, чтобы этот человек мог