– Я выйду, свежим воздухом подышу! – сказала я Саше, с третьей попытки (рука упрямо хватала воздух) сдернув с соседнего стула свою сумку. – Ты сиди, сиди!
Возвращаться я не собиралась, но и прощаться с Александром не хотелось: я боялась собственной разговорчивости. Очень велик был соблазн сказать или спросить что-нибудь ненужное.
«Уйти из немецкого ресторана по-английски – эт-то оригинально!» – нарочито весело хмыкнул мой внутренний голос.
Глоток свежего воздуха не смог нейтрализовать значительное количество поглощенного мною алкоголя. Я старательно разминулась с декоративным заборчиком, отгораживающим пустой летний дворик ресторана от вымощенного брусчаткой тротуара, и пошла прочь, не выбирая дороги.
Еще полчаса назад у меня имелись совсем другие планы: я была шумной, деятельной, энергичной и даже собиралась позвонить Паше Коху, чтобы подбить его на поход в какой-нибудь ночной клуб, чтобы избавиться от тоскливого чувства, воцарившегося в моей мятежной душе в ходе встречи с Александром: требовалась хорошая встряска. Идеально было бы рухнуть в объятия любимого и любящего мужа, но за неимением такового в пределах досягаемости оставалось либо пошло выплакаться, либо пропотеть на дансинге. Второй вариант мне нравился гораздо больше, но уже на улице я обнаружила, что к моему моральному упадку приплюсовался физический, и поняла, что в таком состоянии клубная жизнь будет равнозначна моей смерти. Пришлось ограничить заместительную терапию пешеходной прогулкой.
Берлина я не знала совсем, но в прошлый наш приезд он показался мне достаточно типичным европейским городом. Беглая экскурсия, между делом организованная для нас с Вадиком Пашей Кохом, запомнилась мне главным образом большим количеством авангардных скульптур, сомнительно украшающих улицы и площади. Мне не удалось постичь сакральный смысл огромной черной дуги, похожей на часть гигантского колеса, массивных гранитных «карандашей», соединенных остриями, и бесконечной желтой спирали, неприятно напоминающей великанский пищевод, скрученный мучительным спазмом. Однако я оценила изобретательность берлинцев, которые нашли дешевый и сердитый способ обновить лицо своего города не хирургическим путем, а средствами малой пластики.
Особенно понравились мне берлинские декоративные медведи. Ярко раскрашенные двухметровые фигуры этих животных, расставленные по городу немногим реже, чем фонарные столбы, радовали глаз и будили теплые чувства. Помнится, Паша Кох говорил, что симпатичных мишек в Берлине около полутора сотен, и я в моем нынешнем настроении охотно посмотрела бы на каждого из них: созерцание умильно улыбающихся топтыгиных могло удержать меня от падения в бездну уныния.