Чернота, глухая чернота… и холод. Они затягивают…
В не-жизнь. В лед.
— Лина, открой глаза!
— Лина!
Они кого-то зовут, эти настойчивые безликие голоса, и им отзывается что-то в груди… внутри нее самой, что-то маленькое, перепуганное, и они мешают… мешают…
Не надо тепла… Я уже не хочу. Темнота… спокойнее… не хочу, отпустите!
А голоса не умолкают. Они толкутся, переплетаются, наливаются злостью.
— Что творится?
— Черт возьми, чем вы ее?
— Это обычный «ледяной лепесток», парализующее с примесью… Я не понимаю!
— Чем?! Вы с ума сошли! Ей нельзя!
— Но Хранительница, Лиз сказала…
— К дьяволу Лиз! И вас тоже! Мария, сюда, быстро!
А внутри уже нет холода, там пляшет погибельный жар, огненный вихрь. Волосы ожившим полымем обжигают голову, губы горят… и хочется поднять руку, чтобы посмотреть на пляшущие по коже языки пламени…
Но глаз не открыть, никак не открыть, там только огонь…и он все выше…
— Ну?
— Не получается, Хранительница… Простите…
— Пустите, я сама!
— Но…
— К дьяволу!
И пламя застилает все.
Оно поднимается кипящим огненным валом, надвигается гудящей стеной, зависает над головой. Она зачарованно смотрит, как из ало-оранжево-багровой волны выстреливают золотистые языки — почти игривые…
Но почему-то пламя не жжет. Золотистые огонечки словно расслабляют что-то внутри, какой-то больной, туго затянутый узел… и то, перепуганно застывшее, словно… расцветает… О, это такой же золотисто-оранжевый огонек — такой красивый. Он растет и растет, он наливается силой, оплетает сияющими золотистыми нитями… он словно расцветает, обращаясь в птицу, обнимающую ее птицу…
С зелеными глазами.
Никогда раньше…
Леш?
В доме было тихо. После ливня вопросов и урагана предположений (Алекс молчал, как статуя), а главное, после неосторожного высказывания расстроенной Марго о том, что она так и знала — игры с фениксом до добра не доведут, Александр волевым решением отправил всех спать и, пошептавшись о чем-то со старшим сыном, увел с собой Людмилу.
Покосившись на застывшего Алекса, разновозрастная компания магов и ведьм все таки разошлась по комнатам.
— Алекс, ты идешь?
— А? А… да…
Алекс продолжал хранить молчание и в комнате. Молча стащил куртку, отрицательно покачал головой на предложение поговорить и лег лицом вниз, больше не отзываясь ни на один вопрос. Уткнулся лицом в сгиб локтя и не откликается…
Что ж, ясно. Умный поймет, понимающий не потревожит рану, когда она еще свежа. Кто сказал? Кто-то из древних.
Вадим довольно быстро замолк, вызвал Иринку, но та не отвечала — наверное, опять сняла сережку, бережливая. Сколько раз говорил, сережка вороженная, ее ни возьмет ни вода, ни даже кислота, и снимать ее не надо, ему спокойней будет… Упрямая Иринка подарок берегла и снимала перед тренировками и при купанье. Иринка-Иринка, снежинка моя…