Розе вновь видел перед собой длинный полутемный коридор с множеством дверей. Эсэсовцы бегали взад и вперед, гулко разносился грохот их сапог. Длинным рядом стояли заключенные, лицом к стене, сплетя руки на затылке. За их спинами орали, ругались эсэсовцы, суетливые, по-солдафонски грубые. То и дело кто-нибудь из них останавливался на бегу. «Чего столпились? Стоять прямо, свиньи вонючие!» Вслед за этим — пинок в спину или такой удар кулаком по затылку, что заключенный головой ударялся о стену.
Картины расплылись. Розе все сидел на табурете, и в голове у него было пусто. Но мало-помалу опять нахлынули воспоминания, яркие и живые, будто все было только вчера.
Настал вечер, и тогда наконец заключенных политического отделения ввели в лагерь. Розе увидел себя среди толпы, маршировавшей по размякшей глинистой дороге навстречу неизвестности. За ними топал шарфюрер. Показались похожие на свайные постройки сторожевые вышки. От вышки к вышке шел забор — столбы из нетесаных бревен, обвитые колючей проволокой, тянувшейся подобно линиям нотной бумаги.
Из будки вышел часовой в каске, в шинели до пят. Шаткая дверь уныло заскрипела на ржавых петлях. За нею открылась голая местность, в кромешном мраке не видно было ни души. Лишь кое-где высились деревья, ветви которых, как вскинутые руки, вонзались в моросящую тьму, да виднелись беспорядочно расставленные фонарные столбы. В красноватом свете лампочек, отбрасывавших на землю круги, поблескивал сочившийся влагой туман. Лоснилась, как сало, жидкая грязь. Там и сям — черные пни, какие-то срубы… Оцепенелым, мертвым казался призрачный ландшафт.
«Бегом, сволочь!»
Подтянув штаны и балансируя, они прыгали по щиколотку в грязи. Спотыкались о камни, соскальзывали в ямы и, теряя равновесие, инстинктивно выставляли вперед руки.
«Бегом, черт бы вас взял!»
«Вот как это выглядело тогда, господин комиссар! А представляете ли вы себе, как мы первое время жили?
Воды для мытья не было, ее едва хватало для кухни. Наши лохмотья никогда не просыхали. Такими же мокрыми, какими снимали их с вечера, мы снова натягивали их рано утром… Так мы покидали согретую постель, господин комиссар… Все мы страдали поносом. За бараками находились вонючие нужники, ямы с переброшенной поперек балкой. Не было даже бумаги… Нам было все равно. А хватало ли нам тогда еды? Знаете ли вы об этом, господин комиссар? Я должен все описать вам подробно, а то вы не поймете…»
Вместо того, чтобы «описывать», Розе снова ушел в свои думы, и снова всплыли картины прошлого.
В четыре часа утра раздавался пронзительный свисток старосты блока. Дневальные орали: