Прибежал связной и передал Бохову донесение о том, что заняты все без исключения вышки.
В порыве радости Бохов прижал к себе Гефеля и Кропинского.
— Свобода! Свобода! — кричал он им и смеялся, ибо в эти минуты радостью была переполнена его грудь.
Потом вместе с другими членами ИЛКа он перебежал в другое крыло административного здания, в кабинет Рейнебота.
На вершине главной вышки один из заключенных сорвал знамя со свастикой и поднял на мачту раздобытую где-то белую скатерть.
Бохов живо освоился с радиоаппаратурой, включил микрофон, и его голос, проникая во все бараки, разнесся по лагерю.
— Товарищи! Мы победили! Фашисты бежали! Мы свободны! Вы меня слышите? Мы свободны!
Бохов, всхлипнув, прижался лбом к аппарату, и овладевшее им чувство счастья вдруг излилось слезами, которых он больше не мог сдержать.
Услышав голос Бохова, заключенные в бараках повскакали с мест. Пламя этих слов взлетело тысячеголосой бурей возгласов. Она не стихала и бушевала, рождаясь вновь и вновь.
— Свобода! Свобода!
Люди смеялись, плакали, плясали! Они, словно обезумев, вскакивали на столы, вскидывали руки, кричали что-то друг другу. Их ничто не могло удержать. Из всех бараков повалила толпа. Подобно гонимой штормом волне, опьяневшая масса залила апельплац.
Единый крик, единое устремление: к воротам!
Не для того, чтобы бессмысленно бежать куда глаза глядят. Нет, лишь для того, чтобы вкусить хмельную радость — наконец, наконец прорваться всем за ненавистные ворота и, ликуя, пасть в раскрытые объятия свободы.
Невероятный восторг увлек и всех тех, кто только что еще был в бараке подле Кремера.
Свобода! Так огромна была их радость, что они внезапно забыли о раненом и убежали. Кремер смеялся и одновременно ругал их про себя.
— Забыли нас! Черти полосатые, взять нас с собой забыли! — вдруг закричал он так неистово, что малютка громко заплакал от испуга.
— Кричи! Ну, кричи! Пойдем, будем кричать вместо с другими! Ведь все кричат! Разве не слышишь?
Он подхватил плачущего ребенка, как узелок, под здоровую руку и, шатаясь, вышел наружу.
Его окружили ликующие заключенные. Стремясь помочь ему, они хотели отобрать у него кричащую ношу.
— Лапы прочь! — огрызнулся он и, пыхтя, поплелся по дороге, которая вела в гору, на апельплац.
Там он застал всех, и среди них Бохова, беспомощного против этого людского потопа, который он сам накликал.
И еще увидел Кремер — сердце замерло у него от дикой радости…
— Андре! — закричал он. — Андре, Андре! Мариан!
Крики Кремера не были слышны среди общего гула, но его самого уже заметили.
— Вальтер! — радостно закричал Гефель и заковылял к нему, все еще с болтающейся на шее веревкой.