Мы прошли мимо охранника, увлеченного латиноамериканской мыльной оперой, поднялись по лестнице (лифт не работал), где на каждой площадке курили больные в застиранных халатах, и в конце длинного темного коридора нашли кабинет Азры. Рора вошел без стука, я последовал за ним, ногой, как настоящий бандит, закрыв за собою дверь.
Я всегда мечтал посмотреть, как Мэри оперирует, увидеть, как ее умелые руки вскрывают череп, разрезают кости и мозг. Воображал, как стану свидетелем ее глубочайшей сосредоточенности, увижу, как ее руки по самые запястья погружаются в чье-то серое вещество, почувствую спокойную силу, исходящую от ее тела, облаченного в запятнанный кровью хирургический костюм. Но Мэри никогда не разрешала мне заходить в операционную. Это было бы нарушением правил, а нарушать правила было не в ее натуре. Она терпела мои бесконечные вопросы, но отвечала на них неохотно, расплывчато и уклончиво. Это была ее собственная, недоступная мне жизнь; впускать меня туда она не собиралась.
И все же время от времени я заходил к ней в больницу, большей частью без предупреждения, подталкиваемый идиотскими подозрениями, что застану ее флиртующей с красавцем анестезиологом в перерыве между операциями. Однажды я заскочил, чтобы взять ключи от дома (свои куда-то задевал по пьянке), и принес ей прелестную розочку. Мэри была возмущёна, что я посмел заявиться пьяным к ней на работу, положила розу на стол и даже ни разу на нее не взглянула. Я осквернил чистоту ее владений, нарушил установленный ею порядок. Она избегала на меня смотреть и делала вид, что сильно занята, перекладывая предметы на столе рядом с розой. Пока она говорила по телефону, я беззастенчиво шарил по ящикам стола. В одном из них ровно посередине лежала запечатанная коробка с ампулами, ничего больше. Ящик не был ни пустым, ни полным; в нем было только то, что должно было быть. Я понял, что там находится ее душа. Мэри не хотела, чтобы я в нее заглядывал; я закрыл ящик.
У Азры весь стол был завален какими-то вещами и бумагами; на одной из папок, в углу, вверх дужками лежали очки. На стене висел выцветший довоенный плакат, на полном серьезе предупреждающий об опасностях, таящихся в немытых овощах и фруктах. Рядом с плакатом висело небольшое зеркало; как это ни странно, оно выглядело там вполне уместным. На подоконнике в горшке рос круглый кактус размером с небольшой мандарин. Под столом притаились туфли на невысоком каблуке, одна лежала на боку, как спящая собака. На Азре были больничные тапочки; ноги у нее были длинные и тонкие, с узкими пятками и хрупкими щиколотками. Чтобы поцеловать Рору в щеку, она встала на цыпочки; уткнувшись подбородком ей в висок, он крепко обнял сестру за плечи. Я протянул ей левую руку для рукопожатия; получилось как-то неловко, но зато между нами сразу же установился контакт. Душа Азры находилась в ее бездонных бирюзовых глазах. Почему-то она показалась мне похожей на Ольгу Авербах.