— А мы и не отбились. Нам кое-кто помог, если ты, конечно, не забыл, — я перестал пялиться на отвратительные останки трупоедов и настороженно огляделся по сторонам.
— Чисто вроде, — то ли спросил, то ли констатировал очевидный факт Андрюха.
— Да как сказать... — я зябко поежился. — Есть здесь что-то... Как будто в самом воздухе... Тебе не кажется?
Ощущение было такое, будто вокруг нас сейчас находился не легкий невесомый воздух, а жидкость, правда такая же легкая и невесомая. Ее можно было почувствовать только лишь совершив резкое движение. Тогда невидимая субстанция создавала едва уловимое сопротивление, которое проявлялось не только в давлении, но и в слабом покалывании, потрескивании электрических разрядов, словно при какой-нибудь физиотерапевтической процедуре.
— Думаешь, это он... Хозяин? — Леший поводил стволом Калашникова из стороны в сторону, из чего следовало, что Андрюха тоже почувствовал, и это нечто необъяснимое насторожило моего приятеля.
— Раньше я с таким не сталкивался, — уклончиво ответил я.
— Убираться отсюда надо, и поскорее, — подвел итог нашей короткой разведке подполковник. Не дожидаясь моего ответа, он тут же переспросил: — Так говоришь, из болта выберешься?
— Постараюсь, — я глянул в сторону черных луж, которые аляповатым узором покрывали поросшую мертвым кустарником низинку. — Да и не болото это. Похоже речушка здесь какая-то текла. Труба под дорогой засорилась, вот и она разлилась.
— Да мне насрать, ручей, болото, хоть океан, лишь бы мы тут не засели! — Загребельного нервировала неизвестность и шаткость ситуации. Ведь в любой момент могло произойти что угодно.
— Выберусь, — повторил я уже более уверенно.
— Хорошо, — у Андрюхи слегка отлегло от сердца. — Теперь надо подумать, как эту липкую дрянь с пути убрать.
— У меня две лопаты имеются, — вспомнил я.
На том и порешили. Загребельный взял себе на подмогу Соколовского и Клюева. Двое должны были расчищать путь, третий страховать и достреливать тех тварей, которые все еще могли оставаться в живых.
Прежде чем забраться на водительское сиденье, я быстро оглядел всех оставшихся внутри БТРа людей. Сквозь открытые двери проникало достаточно света, чтобы увидеть их лица, вглядеться в глаза, понять состояние и настроение. Самым пасмурным и хмурым пожалуй был Мурат. Он понимал, что ничем не может помочь смертельно раненому старику, и эта мысль, эта тяжесть многотонной глыбой накатывала на него, плющила, заставляла сутулиться и прятать глаза.
Недалеко от Ертаева ушел и Блюмер. Он сидел на одном из ящиков, прижав к груди окровавленную культю, и тупо, обреченно уставился в пустоту перед собой. Я ужаснулся, лишь только представив себе, что сейчас творится на душе у этого человека. Он практически свел в могилу Серебрянцева, потерял руку, лишился нашего доверия и расположения. Он сейчас самый настоящий изгой, от которого все отвернулись.