При входе в собор меня встретил кафедральный протоиерей о. К.Левицкий, маленький, но удивительно громогласный священник ("мегалофон", как его назвал посетивший Волынь патриарх Антиохийский Григорий), он сказал мне приветственное "слово". Отвечая на его приветствие, я подчеркнул, что холмский народ и волынский этнографически почти неразличимы: по духу и укладу холмичи и волынцы братья.
После официальной встречи в соборе я отправился с епископом Гавриилом в архиерейский дом, чтобы побеседовать о положении дел в епархии.
Архиерейским домом считалось подворье Почаевской Лавры, а специально для архиереев выстроенный дом сдавался внаем. Архиерейские покои оказались неуютны, несуразны по планировке комнат и были обставлены потертой, обшарпанной мебелью. Мой предшественник архиепископ Антоний комфорта не любил; у него всегда кто-нибудь проживал или ночевал из опекаемых им студентов или духовенства, гости спали на диванах, устраиваясь как и где кто мог, и на всей архиерейской квартире лежал отпечаток неустройства и беспорядка — "караван-сарай", по остроумному замечанию упомянутого вице-губернатора. Прелестна была лишь Крестовая церковь Почаевской Божией. Матери: небольшая, уютная, привлекавшая всегда много молящихся. Мой кабинет непосредственно прилегал к ней и был соединен дверью. Близость церкви — какое это было утешение! Идет, бывало, рядом служба, слышны возгласы, пение… а я сижу за письменным столом, заваленным консисторскими делами, и нет-нет и прислушаюсь… Помолишься, попишешь, потом опять помолишься…
Консисторская работа налегла на меня в Житомире всей тяжестью; в первое же утро по приезде мне был прислан из консистории громаднейший портфель, туго-натуго набитый бумагами (отныне такое количество бумаг я получал ежедневно). Поначалу я утопал в "делах", просиживал за письменным столом часами, ложился спать поздней ночью, чуть ли не под утро. Мой личный секретарь, записывавший мои резолюции для передачи их в консисторию, и два писца едва справлялись с работой. Такое огромное количество консисторских дел объяснялось огромным числом приходов в новой моей епархии (1200 приходов), в Холмщине их было только 330. Сколько кляуз, наговоров, бракоразводных дел и всякого житейского мусора заключалось в этих консисторских бумагах! Не говоря уже о том, что с первого же дня меня буквально засыпали анонимными письмами. Одни — давали мне характеристики некоторых духовных лиц, изобличающие их поведение: "Не верьте ему — он мошенник!", "Будьте осторожны — он Соловей-разбойник!", "Мы ждем, что ты наведешь порядок…" — подобными фразами эти письма были пересыпаны. Другие — доносили о том, что про меня в епархии говорят, например: "Едет архиерей "хлопоман"… держитесь! берегитесь!" и т. д. Наконец третьи — содержали стишки и карикатуры. Все это было так противно, что я велел всю эту подметную литературу сжечь.