— Чего ты сердишься? - я преградил ему дорогу.
— Предатель! — бросил он мне в лицо.
— Что ты сказал?.. Я?..
— Да, ты!..
— Подумай, что ты говоришь!
— Эх ты, ангел-хранитель! — не переставал обвинять меня Ромас. — Настоящий предатель! Настоящий!
— Не выдумывай, говори прямо, это кому же я на тебя донес? Наставнику или духовнику?
— Директору! Не хочу с тобой и разговаривать! Доносчик, подлиза! Стараешься, чтобы тебя похвалили на уроках латыни. Я тоже могу изучить латынь. Не велика премудрость.
— Неправда, я не предавал тебя! — возмущался я.
Я пытался вспомнить, с кем мне доводилось разговаривать о Ромасе. С мальчиками? Правда, меня приглашал духовник на разговор по душам. Он расспрашивал меня о родителях, братьях, не соскучился ли я по ним. Интересовался, какие вопросы возникают во время занятий по закону божьему. Хотел выведать, не насмехается ли кто над святыми деяниями. Пытался даже обвинить меня в том, будто в комнате для умывания я утверждал, что Христос всего лишь полубог, так как его мать была простой еврейской девушкой. Был такой разговор, но так шутил Ромас. Однако я его не выдал, хотя духовник уверял, что бог все знает и нечего тут скрывать.
— Казимирас Бурнейка! - внезапно осенило меня. — Он всегда ведет себя как святоша. Такие частенько и бывают предателями.
— Что ты! Он и слова плохого ни о ком не скажет. Такой тихоня!
— Разве ты не знаешь, что в тихом омуте черти водятся? Это он! Только он! — спорил я с Ромасом. — Я не раз его подозревал.
— Неужели он может быть таким подлецом?! — Ромас рассвирепел, но вместе с тем обрадовался, что предателем оказался не я. — Надо попытаться, чтобы он сам в этом признался.
— Попытаемся!
Мы помчались в читальню, но Бурнейки там не нашли. Заглянули в часовню, но и там его не было. Наконец застали парнишку на спортплощадке. Усевшись на качелях и отталкиваясь одной ногой, он тихонько раскачивался.
Подойдя к нему, мы, ухватившись за веревки, остановили качели.
Я двинул Бурнейку в спину кулаком, и он слетел с качелей. Когда он удивленно посмотрел на меня, я угрожающе заявил:
— Становись на колени и исповедуйся в грехах. Посмотрев на меня, потом на Ромаса, он упал на колени, наклонил голову и крепко сжал губы. И все-таки молчал. Он не оправдывался, но и не говорил. Руки так и чесались, чтобы его отдубасить.
— Исповедуйся, жаба, а то ночью сотру в порошок, — процедил я сквозь зубы.
Казимирас еще больше сгорбился. Щеки дергались и дрожали, по ним катились слезы, но он не проронил ни слова.
— Ну! — я поднес кулак к его носу. Бурнейка задрожал от страха и пролепетал: