Заиграл орган, хор монахов пропел торжественный гимн «Esse sacerdos magnus»[12].
Я был ошарашен и не знал, что же мне делать. Где-то в глубине души звучали слова исповедующего: „Ego te absolvo", но разум не соглашался с этим. „Святотатство!"
В пресбитерий, словно лебедушки, проплыли в белых платьях новициатки, все такие красивые, румяные. Нас в монастыре уверяли, что новиций — самый святой человек, если бы он умер, то мог бы прямехонько направляться в рай. Интересно, попал ли бы я туда со своими мыслями? Скорее, чего доброго, в ад, в лапы самому сатане.
Из ризницы меня поманил пальцем духовник. Я встал и направился к нему. Все послушники, наряженные в белые кружевные накидки — комжи, были уже построены и ждали лишь меня.
— Ты почему опаздываешь, сын мой? — с трудом сдерживаясь, резко спросил меня духовник.
— Я совершал покаяние.
— Никуда не уйдет твое покаяние. И после обетов сможешь отчитаться. Усердие не ко времени - плохое усердие.
Итак, я заставил духовника нервничать, это тоже прегрешение. После самой искренней исповеди я вновь полон прегрешений. Что делать, чтобы стать чистым как ангел?! И вообще можно ли обрести полную чистоту?! Ведь провиниться гак легко, даже в самом святом месте...
Я быстро надел комжу, и мы вышли. Построились рядом с послушницами у главного алтаря. Я тайком поглядывал на девушек, нет ли среди них литовок. Они стояли в первых рядах. Интересно, что они чувствуют, что переживают?..
Прозвучал колокольчик. Сверкая золотом священнического облачения, Ринальди вышел служить мессу. Ему ассистировали наш наставник и духовник. Когда орган умолк, ректор стал напротив нас. Широким взмахом руки он перекрестил всех и сказал:
— Да приидут посвящаемые в монахи.
Смотря в открытую книгу, директор дон Сальватик произнес:
— Викторио Заука!..
— Adsum! - машинально произнес я и, став на колени, почти касался головой сверкающего облачения Ринальди. Меня била дрожь, сердце болезненно сжалось.
Ректор возложил руки на мою голову и вопросил:
— Отдашь ли монастырю целиком свое сердце, душу, разум, волю, тело и всего себя, дабы церковь обрела абсолютную власть над тобою, над всей твоей жизнью?..
— Да, господи, — отвечал я, весь дрожа.
— Согласен ты стать униженным, поруганным, порицаемым, оклеветанным ради матери-церкви?..
— Да, господи, согласен.
— Согласен ли ты терпеть телесную боль, душевные муки, нищету?..
— Да, господи, я на все готов.
— Да благословит наш господь твое прекрасное намерение, — произнес ректор и перекрестил меня.
Я встал, протянул руки к наставнику, и тот положил на них сутану. Это означало, что я принят клириком в духовную семинарию.