— Добро, — с неохотой отозвался напарник.
— И смотри, не спи, мух не лови…
— Угу, — еще более угрюмым голосом отозвался Петро. Вдвоем-то на посту было тяжко. А одному…
Тем временем Василий, выйдя на тропу, связал руки мужичка его же собственным ремнем, после чего они направились в сторону деревни.
— А пока мы тут шагаем, ты вот мне скажи, много у батьки Григория сабель? — задал вопрос Василий, решив даром времени не терять.
— Сколько есть — все его.
— Э… Прохор… Ты же сказал, что ты перебежчик. Значит, теперь ты на нашей стороне должен быть, а посему должен честно на вопросы отвечать.
— Я на своей стороне, — огрызнулся Прохор. — Если б на вашей был, вы бы мне руки крутить не стали.
— И то верно, — согласился Василий. — Но нельзя иначе. Война идет. Мировой пролетариат… — и дальше он минут пять излагал свои политические мировоззрения о международном капитале и Антанте, которые совместно обирают и угнетают мировое крестьянство и пролетариат. Однако в самый неожиданный момент, прервав лекцию на политические темы, он вдруг спросил. — А у батьки Григория сколько тачанок?
Василий не раз наблюдал, как подобный прием использовал его учитель Григорий Арсеньевич. Бывало, он заговорит о чем-то далеком, эфемерном, а потом, когда Василий расслабится, хлоп вопрос, и тут хошь не хошь ответ выпалишь и только потом понимаешь, что сказал то, что говорить вовсе не хотел. Попался на эту удочку и перебежчик.
— Семь, — брякнул он и скороговоркой добавил. — Только на одной пулемет… — и замолчал, словно пытаясь понять, что только что сказал.
— Ну, Прохор, давай, — подтолкнул его Василий. — Сказал «аз», говори «буки»…
— Ты за язык-то меня не цепляй. И вправду говорят, красные хоть кому голову запудрят… — огрызнулся Прохор и вновь замолчал.
— Значит, говоришь, семь тачанок и на одной пулемет барахлит… — задумался Василий. — Барахлит, это хорошо… А вот сам батька, какой он?
— Он кости голубой, — охотно заговорил Прохор. Видимо, в разговоре о батьке он не видел ничего ни опасного, ни предосудительного. — Сразу видно, из бывших. Как скажет, так в точку. За ним народ потому и пошел, что верят они в него.
— Ага… Он народ деревнями режет, а вы ему верите…
— Не-а… — равнодушно возразил Прохор. — То не батька. Он не такой…
— А кто ж тогда душегубством занимается? Кто людям сердца рвет да глотки режет?
Прохор пожал плечами.
— Не знаю, только то не батька. С ним один раз поговоришь и ясно все. Он — человек справедливый.
— То-то твой справедливый против трудового народа попер!
— Он не против народа, — продолжал Прохор, говоря таким тоном, словно речь шла не о главаре банды, а о каком-то святом. — Он за народ. Он против большевиков.