Диль резко обернулся. В дверях стояла Лири с распахнутыми глазами, приоткрытым ртом и совершенно белым лицом. Она прижала руки к груди, судорожно вздохнула и упала в обморок. Илем хохотнул, и в этот момент Диль чуть не впервые в жизни ощутил сильнейшее желание ударить человека. Он, конечно, сдержался, были дела и поважнее. Он перенес Лири на свою кровать, осторожно похлопал по щекам и начал растирать руки.
– Очухается, – безжалостно бросил Илем. – О кандийской войне, наверное, только ты не слыхал, святая твоя душа.
– Она тоже, – сухо ответил Диль, не поворачиваясь.
– А что это меняет? Ты тоже не знал, что Аури вешают в то время, когда ты тошнишься над ведром.
– А ты? – резко спросил Диль и тут же о своей резкости пожалел.
– А я догадывался, – безжизненно сказал Илем. – Нет, я не предполагал, что с ней поступят именно так, потому что думал, что засаду устроила стража… Успокоил себя тем, что ей в самом страшном случае руку отрубят, а я о ней позабочусь, нуждаться не будет. И что это меняет? Ее смерть на мне. Смерть Аури – на тебе. А на нашей крошке – двадцать тысяч человек и унижение ее семьи.
– Кто ей сказал?
Голос Франка был усталый.
– Впрочем, зачем я спрашиваю… Диль и не знал. Тянули тебя за язык?
– А я не ей сказал, а ему. Вольно было принцесске подслушивать.
– Она мне нужна вменяемой, – объяснил Франк. – И что теперь, постоянно следить, чтоб она в петлю не полезла?
– Не полезет, – хмыкнул вор. – Не переживай. Она скорее осознает значимость момента и со всей старательностью кинется исполнять свое предназначение. Я о миссии, если ты вдруг не догадался. А ты на этом сыграешь. Можно еще Кая привлечь со всей этой его белибердой насчет чести, долга и ответственности.
Франк долго на него смотрел, но так ничего и не сказал, отодвинул Диля и взял на руки Лири.
– Ладно, ее я возьму на себя. Только попрошу: Диль, впредь старайся держать ее в поле зрения. Она импульсивная девочка, мало ли чего натворит.
– Вы знали? – не выдержал Диль.
– Об этом знал всякий слепой и глухой, – сухо ответил Франк, – все, кроме бродячего акробата, завернувшегося в кокон собственных воспоминаний и решительно не желающий знать, что в мире есть кое-что кроме.
Диль дернулся, как от удара, но смолчал. Не из почтительности. Франк был прав. Когда он унес Лири к себе, заглянул Ори:
– Чего это? Ты, трепло, ей про войну проболтался?
– Я Дилю говорил, – лениво ответил Илем, – а принцессу во дворце стучать не научили, вот и услышала то, от чего ее все так старательно оберегали. Стой, Ори. Ты мне в камни продул на желание, помнишь?