Бойцы зашумели:
— Он это, мать его так…
— Он самый, и еще другой. Откуда-то вывернулся старшина Могила:
— Товарищ комбат, вот еще свидетель, боец Ханазаров..
Маленький квадратный красноармеец, блестя злыми глазами, подтвердил:
— Шайтан, сиволич, так пугал… Совсем хуже, чем фашист. Убивать его нада.
Комиссар Бобров, нагнувшись, с неожиданной силой рванул за шиворот сомлевшего от страха бывшего моего попутчика:
— Встать! Тот поднялся.
Комбат сказал спокойно:
— Тихо, товарищи. Одного предателя мы уже взяли… Тихо!.. Сейчас разберемся по взводам и ротам, позавтракаем, а потом и с этим делом покончим. Сохраняйте спокойствие и дисциплину. Мы — воинская часть. Ночью к нам пробилось около роты новых бойцов. Чем не батальон…
Больше я не слушал майора — у кустов, прислонившись к стволу березки, стоял Глеб.
Он так и не смог ничего толком рассказать. Одно твердил:
— Сволочи… Сволочи, убили Вильку.
Кое-что я все же из него выудил. Получалось все просто. Сперва исчез я, затем в столб пыли и огня закутался Вилька. Глеб почувствовал удар… Ночью пришел в себя, кое-как обмотал гудящую голову нижней рубахой. Потом полз между трупами, к рассвету добрался до конца бай-рака, здесь его подобрали бойцы из охранения. Вот и все.
Кто-то сунул нам с Глебом по куску колбасы и по сухарю. Колбаса словно провалилась в рот, а сухарь сопротивлялся, стрелял на зубах.
— Сволочи… убили Вильку, — все твердил Глеб. Вдруг он лег навзничь и мгновенно уснул. Мне очень хотелось прилечь рядышком, но тут послышалась команда:
— Всем к комбату.
Очень не хотелось будить Глеба. Пока я размышлял, как поступить, Глеб сам проснулся, потрогал голову, сказал:
— Пошли, зовут ведь.
На небольшой полянке, за исключением бойцов, охранявших урочище, собрался весь батальон. В центре на скрипучих ящиках сидели трое — молоденький лейтенант, сержант с рыжими бровями и еще кто-то, маленький и невзрачный. Перед ними стояли двое — благолепного вида человек лет сорока и тот самый боец с бабьим лицом. Оба были без поясов и поэтому смахивали на пьяных отпускников, выскочивших с похмелки из дому. Наш знакомец даже покачивался, как хмельной. А благообразный стоял на ногах крепко. В вертких глазах его мелькала усмешечка.
Допрашивали обоих недолго. Все всем ясно, и поэтому обвинителя — эффектного красавца со злыми голубоватыми глазами — было немного жаль. Нет, не жаль, стыдно за него было. Ну чего ради он старается, боится, что ли, что их оправдают?
Рядом незнакомый боец тараторил уважительно:
— Ух дает… Я его знаю. Ух дает!
Когда кончили читать приговор, благолепный вдруг повалился на землю и стал кричать: