В заключение Глеб вытащил из кармана плитку шоколада в яркой обертке и сунул мне.
— На, подкрепляйся.
Мы поспели к концу допроса. Обер-лейтенант, окруженный бойцами, держался с апломбом, хотя вид у него был совсем не парадный. Без фуражки, погон вырван с мясом, под глазом здоровенный фонарь. Я смотрел на его макушку, поросшую желтоватым цыплячьим пухом, и меня не оставляло странное чувство: честное слово, я где-то видел этого типа. Конечно же, видел! Эти жирные щеки, глаза навыкате, рот, похожий на куриную гузку.
Да, да! Это было восемь лет тому назад. В ту пору я, совсем мальчишкой, побывал с отцом почти на всех новостройках, а зимой тридцать третьего мы приехали в Магнитогорск.
Металлургический гигант только еще заканчивали строить, соцгород — несколько десятков однообразных зданий — томился в окружении бараков, нещадно дымивших железными печурками, а клубы гари, вырывавшиеся из труб и домен комбината, щедро оседали на снегу.
Но уже были хорошие школы. И мы, мальчишки и девчонки в затрапезных пальтишках и валенках, радовались школам; кроме того, в школах выдавали на завтрак соевые конфеты, соевые котлетки и прочую сою. По правде сказать, хотя и было известно, что соя — чрезвычайно питательный злак, из которого можно приготовить великое множество вкусных блюд, нам хотелось шоколада, яблок. Но их не было. Яблоки, шоколад поедали иностранные „спецы“.
Они их здорово ели. Иногда даже — на наших глазах.
Один такой „спец“ встречался нам, когда мы шли в школу. Громоздкий, улыбающийся, в добротном пальто и брюках „гольф“, в пестрых шерстяных чулках и башмаках на вершковой подошве, он важно шествовал, совершая утренний моцион.
Как-то при очередной встрече „неустойчивый элемент“ Зинка сказала „спецу“ — „гутен таг“ — „добрый день“, единственную иностранную фразу, которую она знала. И… в награду получила печенье! За этот подлый поступок Зинка дорого поплатилась, тем более, что печенье она тут же малодушно съела. „Спец“ же получил великолепное прозвище — Гутентаг, которое вскоре превратилось в Гутентак. Мы знали, что фамилия его Гайер, а имя Манфред и что рабочие его между собой называют Манькой. Но Гутентак нам нравилось больше. Однажды мы даже разговаривали с ним.
Вот как это произошло. На стене школы висел плакат: мчат два паровоза — синий и красный. Синий впереди, но, по всему видать, вот-вот красный локомотив обгонит синий и умчится вдаль.
И вновь встретился нам Гутентак. Он ткнул мохнатой перчаткой в плакат, весело осклабился, а потом указал на черный от копоти снег, сунул руку в сторону бараков и в заключение, издав возглас „пфууу!“, суматошно вскинул руками.