«Павка!» — мне припомнились огненный ком, удар в грудь, безжизненные тела товарищей. Я тихо всхлипнул.
— Что с тобой? — шепотом спросил папа. Так же шепотом я стал рассказывать.
— Дурак! — оборвал меня папа. — Пошли… живо! Он находился у ступенек, и поэтому нам удалось протиснуться наружу.
— Бегом! — скомандовал папа. Он бежал тяжело, с одышкой и все-таки изредка выдыхал зло: «Дурак! Товарищей бросил».
В городском парке разыскали нашу скамейку, но трупов не обнаружили. Грохнула еще бомба, должно быть, здоровенная, но, к счастью, далеко. Отлежавшись, мы продолжали поиски. В темноте я оступился, вскрикнул от неожиданности, упал на что-то мягкое.
Мягкое тоже вскрикнуло — голосом Вильки:
— Ой!.. Дьявол! Кто это на своих кидается?!
В ровике, куда я угодил, сидели три моих «мертвеца». Забыв о бомбежке, мы загалдели:
— Куда ты исчез, Юрка?
— А вы куда?
— Никуда. А ты куда?
Папа показал себя молодцом. У меня буквально мурашки по спине бегали — так я боялся, что он расскажет о моем позорном бегстве с вверенного мне поста. А он оказался дипломатом, помалкивал, выжидая, пока ребята выложат все. А они-то старались вовсю. Когда ударила бомба, их, как и меня, шмякнуло оземь. И они тоже решили, что убиты. И поэтому долго лежали, не шевелясь, и, конечно же, дрейфили отчаянно, не хуже моего! А когда поднялись — ахнули: исчез Юрка Стрельцов, разнесла его бомба в дым!
— А ты, оказывается, живой! — восхищенно крикнул Павка.
Глеб все же смотрел на меня как на привидение и недоверчиво покачивал головой. Вилька хлопал по спине и приговаривал:
— Ай, молодец! Ай, чертяка!
И тут папа показал себя просто великолепно. Он сказал:
— Юрка не только чертяка. Едва он увидел вас, растерзанных и поверженных в прах, он побежал за помощью, чтобы спасти то, что от вас осталось. Естественно, он обратился ко мне — старому солдату. Мы, правда, малость замешкались… пришлось доставлять в укрытие женщин и детей, — папа ехидно щипнул меня за руку, — новее же мы поспели вовремя. Так-то вот, аники, они же воины.
Бомбежка была странная. В небе гудело, но бомбы больше не падали. Мы выбрались из ровика, сели на скамейку. Друзья мои конфузились. Они понимали, что сплоховали. Павка нахохлился.
Едва утренний туман заволок Днепр, исчезло и нудное «Ззу-у-уз-з-у-у…»
Папа давно ушел домой, а мы все сидели. Товарищи с завистью разглядывали мое дергающееся веко, разорванную губу и расцарапанное ветками лицо.
Я ликовал.
Утром Софья Борисовна (она все-таки хорошая тетка, если бы не война) зашила мне губу, помазала йодом ссадины. Веко продолжало дергаться. Настоящая контузия! Соседские ребята ходили за мной гуртом.