Однажды ведьма больно хлопнула меня по затылку линейкой и вскричала:.
— Анфан террибль! Несносный мальчишка! Убить тебя мало, маленького негодяя!
Это уже было слишком. Я вырвал у нее линейку, переломил пополам и проехался обломками по желтоватым костяшкам «Бекштейна», который рявкнул так, что и самому Ганону не выдумать.
Ведьма жалобно пискнула, а я кинулся к двери и, охваченный жаждой мщения, показал ей язык, крикнув напоследок:
— Дура… дура бисерная!
Все было кончено. Я слонялся возле Волковского театра и прикидывал, с чего начать новую жизнь. Домой идти нельзя, это совершенно ясно. В детский дом — не Хочется. Оставался единственный выход — пристать к бурлацкой ватаге.
Я спустился к Волге. Над рекой мягко клубился вечерний туман. Разворачиваясь против течения, ревел белоснежный теплоход.
Долго я слонялся по берегу. Бурлаков нигде не было. Очень хотелось есть. В душе я уже проклинал себя за упрямство. Ничего бы со мной не случилось, если бы сыграл бисерно и воздушно Зато сидел бы сейчас дома, ел малину со сливками.
Спазмы сдавили горло — так мне захотелось малины.
В поисках ночлега я тихонько прошмыгнул по сходням на старую баржу. Тут-то меня и схватили. Взяли предательски, во время сна. Мне снилось, будто бы я заставляю зловещего Ганона играть его собственные упражнения, и он весь извивается от мук. Одновременно я глумлюсь над ведьмой-учительницей. Крупные слезы градом сыплются из ее глаз, но я неумолим, хлопаю ее ребром линейки по пальцам и кричу: «Бисернее!.. Воздушнее, анфан террибль!»
Милиционер грубо оборвал чудесное сновидение. Лунной серебряной ночью он повел меня домой.
Я ждал, что произойдет нечто ужасное. Сердце оледенело…
Произошло чудо! Дома ликовали. Никто не ругал. Ругали учительницу. А меня кормили малиной и ласково приговаривали: «Ах, дурачок ты наш, Дурачок».
Так, еще совсем ребенком, я избавился от Ганона и узнал силу родительской любви.
…И вот теперь предстоит новый побег. Я должен уйти, даже не попрощавшись.
Я зашел в свою комнату, сел за письменный стол.
«Дорогие мамочка и папочка! — написал я. — Не могу больше ждать особого распоряжения. Уезжаем все четверо. Все будет хорошо. До скорой встречи. Крепко-крепко целую вас. Ваш сын Юра».
Записку я пока положил в карман.
— Юра, — позвала мама, — помоги мне выбить ковёр.
Никогда я с такой охотой не помогал маме. Я готов был сделать что угодно — выбить ковер, починить электроплитку, заштопать носки. Я выслуживался. А мама ничего не замечала и радовалась моему усердию.
Выбив ковер, мы умылись и сели поесть. Мама смотрела на меня и молчала. Потом сказала: