— Ну что ж, — старшина поскреб темя, — коли угощаете…
— Конечно.
— Пожалуйста! — Глеб и Вилька чуть ли не из кожи лезли.
А я; к великому своему стыду, вдобавок заныл, как первоклашка, умоляющий учительницу исправить «неуд».
— Това-арищ старшина… Ну прошу-у вас!
Аппетит у бойцов оказался поразительный. Не прошло и десяти минут, а от наших припасов остались лишь пустые жестянки и обертки из-под печенья, теплушка, нежно похрустывала сладкими сухариками. Бойцы благодушествовали, дымили цигарками, предавались воспоминаниям. Они приняли нас в свою семью. Вилька торжествовал.
— Учитесь, синьоры. Учитесь и помните великую истину: путь к сердцу солдата лежит через его желудок.
Мы, четверо, облокотившись на деревянное периль-це, отгораживающее дверной проем, взволнованные и счастливые, разглядывали неправдоподобную расписную даль. Вот хуторок, сошедший с картины лубочного художника: краски яркие, контрастные, все выписано добротно, с нажимом… Озерцо, сработанное из осколка зеркала; на луг пошла «парижская зелень», золотые скирды…
На какое-то время я забыл обо всем грустном — о войне, прощании с родителями, гибели Ермилыча и неизвестного лейтенанта. Казалось, мы едем на экскурсию.
Остановится поезд — выскочим в поле, с шумом и треском, по-медвежьи вломимся в лес, разведем костер…
— Сволочи!
Я вздрогнул. Глеб и Вилька недоуменно посмотрели на Павку.
— Сволочи, — повторил Павка. — Ах, сволочи!
Мы поняли Павку. Этот неугомонный парень вернул нас к жизни. Стало стыдно и немножко досадно.
— Слушай, Павка, — сощурился Вилька, — открой нам страшную тайну: отчего ты такой блаженный? Все у нас хорошо, едем, любуемся высококвалифицированными пейзажами, а ты знай свою волынку тянешь. Ну зачем ты нам без конца пропагандистские вливания вкатываешь? Это глупо! Думаешь, и без тебя не понимаем: вот, мол, придут фашисты, разорят города-и села… Так ведь?.. Хороший ты парень, одна беда — шибко идейный. Так и подмывает повесить тебе на грудь табличку с надписью: «Павка — абсолютно идейный человек. Бесплатное отпущение грехов, воодушевление и энтузиазм гарантируются».
Павка побледнел, рыжеватые его волосы развевались на ветру, как живые.
— Фигляр! — выдохнул Павка с дрожью в голосе. — Одесский дурачок, любимец скупщиков краденого.
Никогда мне не приходилось видеть Павку таким рассерженным. И Вилька разошелся. Шальные глаза его стали опасно ласковы, голос вкрадчив. Вилька не решался затевать в вагоне драку и решил дать бой «втихую».
— Одесский фигляр? — он усмехнулся, (показав золотой клык. — Любимец скупщиков краденого?