Я поспешил убраться восвояси.
Издалека мне видно, как капо с эсэсовцем направляются к моему конвоиру и долго с ним разговаривают. Капо энергично жестикулирует рукоятью лопаты. Шапка нахлобучена на лоб. Когда они отошли, к конвоиру подошел Рубин. Конвоир встал со скамейки, приблизился к канаве, потом взобрался на запруду. Немного погодя Рубин подзывает меня.
— Поблагодари господина охранника, не будет он подавать на тебя рапорт.
Часов на руке у Рубина нет.
Я благодарю и иду в сторону мастерских. По дороге меня останавливает старый грек, тот, что при Иване.
— Камрад, камрад, этот эсэс — из лагеря, да?
— А что?
— Значит, сегодня уже точно будет селекция?
И в странном возбуждении, седой иссохший грек, торговец из Салоник, бросает лопату и воздевает руки:
— Nous sommes les hommes miserables. О, Dieu, Dieu![58]
Блеклые голубые глаза смотрят на небо, которое тоже голубое и блеклое.
VII
Мы поднимаем вагонетку. Доверху нагруженная песком, она сошла с рельсов на самом поворотном кругу. Четыре пары исхудалых рук толкают ее то вперед, то назад, раскачивают. Раскачали, подняли переднюю пару колес, поставили на рельсы. Подкладываем лом, вагонетка вот-вот взгромоздится на круг, но тут мы резко ее выпускаем и распрямляемся.
— Строиться! — ору я и свищу.
Вагонетка плюхается вниз и колесами зарывается в землю. Кто-то отшвыривает ненужный больше лом, мы вываливаем песок из вагонетки прямо на поворотный круг. Все равно завтра убирать.
Идем строиться. Только сейчас до нас доходит, что вроде еще рановато. Солнце стоит высоко. До макушки дерева, в которое оно утыкается во время поверки, ему ползти и ползти. Сейчас самое большее — три часа. На лицах у людей — тревога, недоумение. Мы выстраиваемся пятерками, равняемся, затягиваем пояса, мешки.
Писарь без устали нас пересчитывает.
Со стороны фермы идут эсэсовцы и наш конвой. Окружают нас кольцом. Мы стоим. В хвосте бригады носилки с двумя трупами.
На дороге движение оживленней обычного. Люди из Гармензе ходят взад-вперед, обеспокоенные тем, что нас уводят раньше времени. Но старым лагерникам все ясно: селекция действительно будет.
Несколько раз промелькнула светлая косыночка пани Гануси.
В ее глазах, обращенных на нас, вопрос. Она ставит корзинку на землю, прислоняется к овину, смотрит. Я прослеживаю за ее взглядом. Пани Гануся с тревогой смотрит на Ивана.
Следом за эсэсовцами подошли капо и мозгляк командофюрер.
— Расступиться, поднять руки вверх, — сказал капо.
Тут все поняли: шмон. Мы расстегиваем куртки, открываем торбы. Эсэсовец действует ловко и быстро. Проведя руками по телу, залезает в мешок. Там, вперемешку с остатками хлеба, несколькими луковицами и завалявшимся куском сала, яблоки — вне всяких сомнений, из сада.