— Мне казалось очевидным, что вы влюблены друг в друга.
— Ну все, сколько можно, — устало проговорил Норман.
Дженни нервно покусывала губы.
— Не знаю, что и думать, — растерянно пробормотала она. Голова у нее разболелась, и она приложила ко лбу холодную ладонь. — Действительно, не знаю.
— Я влюбился в тебя с того момента, как впервые увидел, — с жаром продолжал Норман. — Влюбился с первого взгляда. Ты ведь знаешь это, Джейн. Ты не могла не почувствовать, какое впечатление произвела на меня, — мечтательно проговорил он. — Это было, Джейн. На это нам нужно опираться. Нельзя, чтобы между нами возникало недоверие.
— Я хочу поверить, — прошептала она.
Несколько минут он изучал выражение ее лица, и Дженни показалось, что Норман смотрит на нее, как на человека, выздоравливающего после тяжелой болезни. Сомнения разрывали Дженни сердце.
— Давай, я расскажу тебе, кем для меня были Боулинзы, семья Арабеллы, — осторожно предложил он.
— Да, пожалуйста, — согласилась она с облегчением.
— С чего начать?
— Расскажи мне про детство.
— Хорошо. — Он помолчал, собираясь с мыслями. Брови его сбежались к переносице. Он машинально отстегнул ремень безопасности, как будто это была преграда, мешавшая ему проникнуть в прошлое, и глубоко вздохнул. — Честно говоря, это был ад. И дома, и в школе. Я не был очаровательным ребенком. И не был любимым.
Дженни тоже нахмурилась.
— Трудно себе представить.
— Я был тощим, нескладным и болезненным, спокойно констатировал Норман.
— Ты? — удивилась Дженни. — Ну хорошо, и все же почему ты был нелюбимым?
Норман дернул плечом.
— Родители вообще обращали на меня мало внимания. Они были несчастливы и замкнулись в себе. Им было не до сына. К тому же, как я уже пояснил, я не походил на ребенка, который одним своим видом вызывает умиление. А внешняя непривлекательность иногда внушает людям даже большее отвращение, чем внутренняя.
— Если бы это было действительно так.
— Очень часто это именно так.
Дженни поняла: для него это стало частью горького детского опыта. Сколько бы ни опровергала в дальнейшем жизнь это утверждение, в его сознании оно навсегда оставило свой след.
— Ты очень изменился с тех пор. — Дженни скользнула взглядом по его волевому, полному достоинства лицу, остановилась на мощной линии плеч, сильных руках. — Никто из тех, кто видел тебя тогда, ни за что бы, наверное, сейчас не узнал.
— Ты права. Вряд ли кто-нибудь узнал бы. — На лице Нормана появилось меланхолическое выражение, которое, правда, тут же исчезло, и он снова улыбнулся ей. — Мы еще вернемся к этому, но тогда я был полон жалости к себе. И ничего удивительного, что я мало с кем водил дружбу. Моим единственным товарищем был Эдгар Боулинз. Он, черт бы его побрал, увидел во мне что-то достойное уважения, а может быть, сочувствия, я не знаю. Во всяком случае, все школьные каникулы я проводил в его семье.