— Ваша честь, — обратился Ланде к судье, — идеи, о которых я сказал, доктор Дымов начал разрабатывать, когда с его женой произошло несчастье. Доктор Дымов полагал, что, решив проблему темного вещества, он сумеет помочь своей жене Диноре. У меня есть еще минута, но я хотел бы закончить свои показания после того, как суд выслушает второго свидетеля защиты.
— Гхм… — произнес судья. Похоже, это междометие составляло сегодня большую часть его активного словаря. Он произносил свое «гхм» сначала с угрозой, потом с сожалением, удивлением и, наконец, с ожиданием: хорошо, выслушаем второго свидетеля, возможно, понять его будет не так трудно, как первого.
Ланде занял место в зале — рядом с миссис Болтон, с которой обменялся двумя тихими фразами. Показалось Виталию или Эндрю с медсестрой пожали друг другу руки?
— Приглашаю, — объявил Спенсер, — профессора медицины Карла Генриха Баккенбауэра, заведующего отделением психиатрии медицинского центра университета штата Мичиган.
Баккенбауэр, которого Виталий так и не дождался в больнице, оказался высоким, как баскетболист провинциальной команды (выше прочих «смертных», но до двух метров не дотягивает), и худым (впрочем, будь он чуть меньше ростом, комплекцию его можно было счесть вполне нормальной). Длинное лицо с лошадиным подбородком — очень, по идее, некрасивое, но странным образом привлекательное, скорее всего, из-за удивительно внимательного и чуткого (даже издали, с места, где сидел Виталий, это было видно) взгляда светло-голубых глаз. Баккенбауэр быстрым шагом, глядя только на судью и не обращая внимания на окружающих, прошел к свидетельскому месту и сказал:
— Я представляю здесь…
— Минуту, — перебил его секретарь, и Баккенбауэр, сбившись, с неудовольствием умолк на полуслове, — необходимые формальности, извините. Прочтите здесь и, если все правильно написано, распишитесь.
Профессор не сдвинулся с места, и секретарю пришлось самому положить перед ним бумагу, которую Баккенбауэр внимательно изучил, что-то исправил в тексте и дважды расписался — в том, что сделал исправление, и в том, что с содержанием документа ознакомлен.
— Я представляю здесь, — повторил Баккенбауэр с заметным раздражением, — пациента нашего отделения Линдона Финка, двенадцати лет. Диагноз «аутизм» был поставлен Финку в возрасте полутора лет, состояние мальчика быстро прогрессировало, к шести годам он практически перестал общаться с родителями и окружающими, в восемь лишился отца, а мать…
— Гхм… — высказался судья. — У вас тоже десять минут, профессор.
— Мать, — продолжал Баккенбауэр, не отреагировав на предупреждение судьи, — не могла справиться с уходом и обратилась за помощью в попечительский совет больницы, где Линдон проходил регулярное амбулаторное обследование. Поскольку состояние ребенка становилось все менее адекватным, были изысканы средства, и вот уже пять лет Линдон проживает в интернате для детей с отклонениями в развитии, при этом дважды в год его переводят в больницу университета, чтобы врачи имели возможность детального наблюдения и проведения медицинских исследований.