) пришел за Милей. Они обнялись по-дружески, скрывая друг от друга волнение, пошли на выход. Играли вдохновенно, с какой-то ответственностью перед памятью Грига… Берген слушал и видел. Осло, Стокгольм, Хельсинки — друзья прислали восторженные телеграммы Гилельсу… Успех огромный, праздничный. Бисировали с Кристином Андерсоном вторую часть Концерта…»
К счастью, остались аудио (с Ойгеном Йохумом) и видео (с Пааво Берглундом) записи григовского Концерта.
Кого из композиторов еще привлечь — Скарлатти, Шуберта, Стравинского?! Но, может быть, достаточно? Скажу словами Когана: разве этого мало? Хочу только подчеркнуть: Коган «утаивает» имена композиторов, которые могли бы с не меньшим, а, может быть, и с большим успехом представить гилельсовский репертуар.
Как вы могли заметить, Коган «отлучает» Гилельса от Моцарта (остановлюсь только на этом имени), что выглядит абсурдно.
Судя по всему, Коган не был на концерте Гилельса в Большом зале консерватории, целиком посвященном Моцарту — иначе помнил бы! — и не знал пластинку «Гилельс в Моцартеуме» (с той же программой), можно сказать, переполошившую музыкальный мир. Австрийские и немецкие газеты были в растерянности: «Эмиль Гилельс заставил нас задуматься над многими традиционными и привычными вещами (это их-то — обладателей „патента“ на Моцарта. — Г. Г.)». «Разве Моцарт — это только рококо?» Газеты называли Гилельса «самым значительным интерпретатором Моцарта».
По-видимому, не был знаком Коган и с записью Концерта № 27, с К. Бёмом и оркестром Венской филармонии. Карл Бём, великий моцартианец, не нуждается в представлении. Хочу только воспользоваться его характеристикой, содержащейся в мемуарах Николая Гедды: «Про него говорили, будто он и вечно-то всем недоволен, и в общении-то неприятен, хотя по-прежнему дирижирует с необычайной силой…
Когда я впервые встретился с ним… он был дружелюбен, но властен и придирчив. Он точно знал, что ему надо от исполнителей и требовал этого безоговорочно».
С Гилельсом было иначе. Слово Карлу Бёму: «Это феноменальный талант, многократно помноженный на чуткость души, тонкость интонации, совершенный вкус и совершенное чувство музыки. Я вновь и вновь убеждаюсь в этом, словно бы открывая этого музыканта заново. Он играет не просто лучше раз от разу, но всякий раз по-новому. Бетховен, Брамс, Чайковский, Стравинский, Прокофьев, Шуман, наконец, Моцарт — это мир Гилельса, его безошибочное прочтение… Мгновения, когда мы вместе с Гилельсом играли Моцарта, для меня незабываемы…»
Стараюсь найти для Г. Когана смягчающие обстоятельства; предположим, он по каким-то причинам не «уследил» за Гилельсом поздних лет — хотя профессиональный критик не имеет на это права. Но как поверить, что до Когана не дошли зарубежные отклики на гилельсовского Моцарта двадцатилетней давности?