на данный момент. Бедная публика зачастую утрачивает способность непосредственно „слуховой ориентации“. Большинство слушает уже не артиста, а то, что о нем говорят. Таким образом, происходит то, что наибольшим успехом пользуется не самый артист, а его слава.
О Рахманинове трудно говорить именно потому, что он знаменит. (Как и о Гилельсе. — Г. Г.).
Для огромного большинства, — продолжает Метнер, — его слава смешивается со „славами“ других, и потому хочется сказать, в первую очередь, что его слава есть слава не только его, но и слава нашего искусства. Этот редкостный в наши дни контакт его личной славы со славою нашего искусства свидетельствует о подлинности его вдохновения и призвания. Непрерывность этого контакта всего существа с самим искусством проявляется в каждом его прикосновении к звуку. Звук его тем, так же, как и его прикосновение к клавишам, никогда не бывает нейтрален, безразличен, пуст; он отличается от большинства других звуков — как колокол от уличного шума — своей несравненной интенсивностью, пламенностью и насыщенной красотой. Он всегда, без осечки, дает как бы электрическую искру, ибо неизменно „включен“ в его душу и в самое искусство».
Какие слова! Поражает в них не только точное попадание в рахманиновскую суть — это само собой разумеется, — но и то, как случилось Метнеру вовремя «предсказать» Гилельса, как раз именно в этом, 1933, году, когда писалась статья, явившегося urbi et orbi, — имею в виду ошеломляющее вторжение Гилельса в историю исполнительства на Первом Всесоюзном конкурсе. Как видим, судьбе свойственна не только ирония — памятуя устойчивое словосочетание, она применяет еще нескончаемый набор нетривиальных ходов и многозначительных совпадений.
И еще о словах Метнера… Да, сложилось положение, при котором людям совсем не просто разобраться, что им преподносится как «стоящее» — в привлекательной «упаковке» — и что действительно является безусловной ценностью.
Потому-то, думаю, великие музыканты, говоря о Гилельсе, выделяют его из «массы» знаменитостей, применяя «избирательные» определения — настоящий, подлинный.
В письме к Гилельсу Владимир Горовиц писал: «Я очень страдаю, что не могу быть с Вами сегодня вечером (на концерте Гилельса. — Г. Г.) и в особенности лишаю себя радости наслаждаться игрою настоящего, огромного артиста!»
А на одном из парижских концертов Гилельса, перед самым его выходом, находившийся в зале Артур Рубинштейн поднялся на эстраду и приветствовал «подлинно великого музыканта XX века!»
Именно так. Недаром Баренбойм подчеркнул в своей книге о Гилельсе: «Всесветная почетная известность пришла к нему не потому, что была