Рубцы на груди шута уже походили на старые стершиеся шрамы, Маркус уверял, что через несколько дней от них и следов не останется, исчез синяк на горле. У самого Маркуса зажила рана от меча. Посмотрев на Лену, он поручил шуту «снять швы», и тот ловко выдергал нитки – Лена бы не отважилась, хотя Проводник даже не морщился. Щетина на их лицах превратилась в короткие бородки, которые не шли ни тому, ни другому. Шута борода старила, Маркуса превращала в опереточного разбойника. Мылись за эти дни они только раз, и то без особенного удовольствия – слишком холодной была вода. Зато шут нашел мыльный корень и Лена наконец-то смогла вымыть голову, едва не отморозив уши и мозги в этой воде. Что удивительно, ее непослушные волосы улеглись сами по себе лучше, чем после посещения дорогой парихмахерской. Потом они щелкали зубами у костра, пока Маркус жарил мелкую рыбешку, которую буквально начерпал в той же речке собственной рубашкой, а потом ели ее прямо с костями, и было безумно вкусно. Вообще, пропитание мужчины находили без труда («Не зима же», – повторял Маркус): то шут выкапывал плоды, смутно напоминавшие огородный топинамбур, только крупнее, вкуснее и сытнее, то Маркус сбивал камнем здоровенную птицу с жестким и горьковатым мясом, раз даже Лена внесла свой вклад, заметив в лощине россыпь крупных грибов, и эти грибы они ели два дня. Лена удивлялась самой себе. Она никогда не тяготела к романтике походов, предпочитала теплую квартиру холодной палатке, но нынешняя жизнь ее почему-то не раздражала, хотя ночами и правда было холодно, спали они, тесно прижимаясь друг к другу, по очереди поддерживая огонь в костре. По очереди – но только мужчины. Никогда и никто так не заботился о Лене. Она уставала идти – тут же сильные руки взгромождали ее на лошадь, она замерзала – тут же чужая куртка укутывала ее плечи. Маркус отыскивал для нее ягоды, шут не поленился влезть на дерево, чтобы нагло разорить птичье гнездо и накормить ее печеными яйцами – на всех не хватало, и они с Маркусом грызли совершенно несъедобные, по мнению Лены, дикие тыквы.
Наконец Проводник остановился, почесал затылок и посмотрел вверх.
– Все. Нам через перевал, лошади там не пройдут.
– А я пройду? – усомнилась Лена.
– Тебя я в случае чего на спине донесу, а вот лошадь – вряд ли, – пошутил Маркус. – Тропа широкая, но крутая, не стоит мучить животных. Не переживай, они не пропадут, рано или поздно к жилью выйдут, а еды для них тут полно.
Тропа не была крутой. Она была просто вертикальной. Маркус делал пару шагов, вставал потверже и тянул Лену за руку, а шут подталкивал снизу, потом взбирался сам – и так целый день. Лена уже была готова лечь на землю и отказаться идти дальше, но Маркус сам объявил привал, обнаружив пригодную для ночлега пещеру. Шут натаскал веток для постели, Маркус – дров для костра, а Лена сидела на узле из одеяла колода колодой и тупо наблюдала за их манипуляциями. Потом Маркус отправился на поиски ужина, велев шуту оставаться с Леной. Шут ловко добыл огонь тем же первобытным способом, развел небольшой костер, и воздух в пещере быстро нагрелся. Маркус вернулся не позже чем через полчаса, таща на спине крупного волосатого поросенка. То есть, наверное, кабанчика. Шут заметно оживился. У них не было никакого оружия, но они соорудили себе первобытные каменные ножи еще на одной из первых горных стоянок и теперь весьма ловко разделали тушу. Лена уже почти без эмоций наблюдала за превращением кабанчика в свинину и не оплакивала судьбу бедного животного. Жизнь на природе удивительным образом способствует возрождению примитивных рефлексов и стиранию всякого антропогенного воздействия. Кабан не элемент красной книги, а еда, убит не ради охотничьего азарта, а чтобы не умереть с голоду.