– А ты умеешь? – подначил шут.
– Я умею. Я ж все-таки Гарат. Аристократов, даже провинциальных, грамоте учат. Хотя в мои времена не очень старательно, особенно по сравнению с владением оружием. Делиена, а ты читать умеешь?
– Не знаю. То есть на своем родном языке – конечно. У нас все грамотные. А здесь – не знаю.
Шут и проводник тут же начали, отталкивая друг друга, писать на земле палочками разные слова, очертания букв были совершенно незнакомые. Те, что рисовал Маркус, больше всего смахивали на латиницу с добавками иероглифов, а те, что рисовал шут, – на иврит, только более округленный. «Я все-таки тебя люблю», – сообщал шут. «Движение меча должно быть подобно падающему листу», – информировал Проводник.
– Ты знаешь древний язык? – удивился Маркус.
– Я много что знаю, – туманно ответил шут. – Всю жизнь любил читать. Ну, Лена, ты поняла?
Лена кивнула. Читать – да, а вот писать? Впрочем, надо ли ей уметь писать? Если спрашивают, умеет ли она читать… Не рассказывать же им о своем высшем образовании? Никому не нужном, надо признать, и основательно забытом. Учили чему-то, училась чему-то, а в памяти все равно осталось только то, чем она занималась практически, остальное стерлось за ненадобностью. Ну а уж здесь ее познания в патентоведении уж точно лишние. Или в научном коммунизме. Такой уж важный был предмет, такой важный, что у декана палец неизменно воздымался в назидательном жесте…
Лена отобрала палочку у шута и схематично нарисовала карту мира. С географией у нее было хорошие дружеские отношения. Евразию они опознали оба, Африку откорректировали, о существовании Австралии не догадывались, а гелиоцентрическая система мира оказалась для Маркуса большой новостью. Шут задумчиво заметил, что читал о том, что земля на самом деле круглая, и теория ему понравилась, потому что объясняет очень и очень многое непонятное. Лена рассказала им о Галилее, Бруно и Копернике, и тут у обоих глаза просто выкатились: как? казнить за научное открытие? даже если оно неправильное? ну и мир… лучше уж с эльфами воевать. Пришлось углубляться, говорить о религии, о христианстве, о кострах инквизиции. Слушали как сказку. В этом мире с верой было проще: верь во что хочешь, только другим не мешай. Вот и верили кто во что горазд, в основном в одного бога – Создателя, потому что в Разрушителя верить глупо и неинтересно, особенно есть учесть, что создать-то он создал, но на том в дела людей вмешиваться перестал, а Разрушитель вообще имеется чисто гипотетически, просто согласно теории, что у каждой палки все-таки два конца, и даже у кольца две стороны – внутренняя и внешняя. Обращение Маркуса к ветру было число фольклорным, ни к какой конфессии отношения не имеющим («Так, дурная привычка»), а шут и вовсе был нормальным агностиком вроде Лены: может, Создатель и есть, а может, и нету, мы и друг без друга неплохо существуем, а со своими проблемами лучше разбираться без вмешательства свыше.