— Они уже начинают грозить нам, — заметил он.
Затем за подписями жрецов всех рангов изо всех храмов потекли письма с петициями к фараону пересмотреть вопрос о храмовой собственности. Они проявили тревожное и зловещее единогласие и лишь умножили беды Софхатепа.
Однажды Софхатеп призвал Таху в Дом правительства. Командир не замедлил явиться. Софхатеп указал на кресло, предназначенное для первого министра, и вздохнул.
— От этого кресла у меня уже начинает кружиться голова.
— Твоя голова слишком велика, такое кресло не сможет закружить ее, — пытаясь подбодрить первого министра, ответил Таху.
Софхатеп грустно вздохнул:
— Жрецы утопили меня в море петиций.
— Ты показал их фараону? — с некоторой озабоченностью спросил командир.
— Нет, командир. Фараон ни единой душе не позволяет касаться этой темы, к тому же мне крайне редко предоставляется возможность говорить с ним. У меня такое ощущение, будто я предал себя и не знаю, что делать.
Оба какое-то время молчали, погрузившись в свои думы. Затем Софхатеп изумленно покачал головой и сказал, будто обращаясь сам к себе:
— Тут действует какое-то волшебство, в этом нет сомнений.
Таху с любопытством взглянул на первого министра и вдруг понял, что тот имел в виду. По спине Таху пробежала дрожь, его лицо побледнело, но он сумел обуздать свои чувства, чему научился за недавно наступившее безрадостное время в своей жизни, и с простодушием, требовавшим огромных усилий, спросил:
— Какое волшебство ты имеешь в виду, ваше превосходительство?
— Радопис, — ответил Софхатеп. — Разве она не оказывает странное действие на фараона? Видят боги, во всех бедах нашего повелителя виновато волшебство.
Таху дрогнул при этом слове. Ему показалось, будто он слышит нечто странное, излучающее таинственное воздействие, затронувшее все его чувства и переживания. Он чуть не отказался от решительно взятого на себя обета скрывать эмоции. Таху стиснул зубы и изрек:
— Люди говорят, что любовь — волшебство, а мудрецы утверждают, что волшебство — любовь.
— Я пришел к убеждению, что восхитительная красота Радопис отмечена проклятием, — подавленно заявил первый министр.
Таху гневно и сурово взглянул на него:
— Ты ведь не произносил заклинание, родившее это волшебство, не так ли?
Софхатеп почувствовал упрек в голосе Таху и побледнел. Он заговорил неторопливо, будто отвергая обвинение.
— Она была не первой женщиной…
— Но она была Радопис.
— Меня волнует счастье нашего повелителя.
— И ради этого ты призвал на помощь волшебство? Увы!
— Да. Я понимаю, что совершил серьезную ошибку. Но сейчас непременно следует что-то предпринять.