Девочки — Ася и Асет — были женами других парней из этой квартиры. Они все чаще плакать стали, но при мне ничего не обсуждали. Один раз Шамиль «подарил» меня «главному», Халиду Седаеву. Наутро Халид что-то про меня сказал Шамилю. После этого Шамиль пришел ко мне, закрыл дверь и сказал, что у него есть для меня важное дело: какому-то товарищу отдать сумку. Я сразу поняла, что здесь что-то не чисто. Говорю: а почему ты сам не отдашь?
«Нет, — говорит, — нельзя, чтобы кто-то меня видел, как я буду ему отдавать эту сумку».
«А что в ней такого?»
«Не твоего ума дело. Ты просто зайдешь к нему в кабинет и скажешь, что для него просили передать. И все».
«А девочки почему плачут у себя в комнате? Ты их тоже просил, а они не хотят эту сумку нести?»
Он разозлился жутко. Сказал, что 5 февраля я должна буду это сделать. Я сказала, что не хочу никому ничего передавать. Он усмехнулся и сказал: «Сделаешь и никуда не денешься».
В тот момент я подумала: убегу. А потом думаю: куда? Дома они меня сразу найдут и убьют. Куда бежать-то?
До 5 февраля оставалось несколько дней, меня возили на рынок за продуктами. Возвращаюсь, а девочек в квартире нет. У меня сразу какие-то предчувствия: что-то случилось. Хожу по квартире, и так страшно, так страшно! Говорю Шамилю: а куда девочки подевались? Он: уехали девочки, и надолго. А я же знаю, что никуда они не собирались утром ехать, ни словом со мной об этом не обмолвились, молчаливые, заплаканные утром были.
Мне плохо так стало. Я готовлю и плачу. Они, видать, поняли, что я начинаю тревожиться сильно, стали давать мне какие-то таблетки — «успокоительное», так они сказали.
Те несколько дней как в кошмаре прошли. Будто бы я спала на ходу. Голова жутко болела. Я ведь Шамиля раньше любила, он же со мной заигрывал раньше, ухаживал, я ведь думала, что все по-настоящему.
А этот день — 5 февраля, понедельник — был для меня концом. У человека есть день рождения, и он знает, когда он, и празднует его. А я словно знала день своей смерти.
С утра мы ждали того человека, которому я должна была передать сумку. Его все не было на работе. Шамиль психовал, ругался, мы кружили по городу, и я молила Аллаха, чтобы он подольше не появлялся. Это же были последние часы моей жизни. Я понимала, что в сумке что-то не то, она такая тяжелая была. Понимала, зачем они меня до этого на видеокамеру снимали, просили какие-то слова сказать. Что-то про Аллаха. Я уже ни живая, ни мертвая была. Бежать некуда. Смерть — и там, и там. Потому я, когда в РОВД зашла, все-таки сумку сняла с плеча и шла медленно, чтобы поменьше народу погибло вокруг.