Черные, глубокие глаза девушки казались особенно яркими на белом лице, редком в этих краях. Тонкая талия и круглые плечи придавали фигуре Гюльназ особую прелесть. Даже босые ноги с потрескавшимися пятками не могли ослабить впечатления от нетронутой свежести девушки.
Одета Гюльназ была в длинную сорочку из серого миткаля. На детях висели жалкие лохмотья, сквозь которые видны были ребра.
Особенно угнетал Фридуна вид детей: кусок застревал у него в горле.
Муса, со свойственной крестьянину зоркостью, подметил взгляд Фридуна и сказал, как бы обращаясь в пространство:
- Нынче бог дал обильный урожай. Выделим на пропитание, остальное зерно продадим в Ардебиле и справим детям одежду. Аллах милостив!..
Поев, Фридун поблагодарил хозяев и отсел в сторону.
Гюльназ, наблюдавшая за ужинавшими, тотчас поднесла ему тазик и кувшин с водой. Фридун, по обычаю, совершил омовение: провел мокрыми пальцами по губам.
Муса обтер уже пустую медную миску последним куском хлеба и отправил его в рот. Потом также совершил омовение и проговорил довольно:
- Благодарение тебе, боже! Мы поели и насытились! А ты насыть голодных!
Сария собрала посуду и завернула ее в скатерть.
- Жена! - обратился к ней Муса. - Забирай ребят и ступай домой. У нас тут еще много дела. Пожалуй, всю ночь проведем на гумне. Гюльназ, дочка, иди и ты. Поспите, отдохните...
Сария пожелала мужчинам счастливо оставаться и наклонилась, чтобы взять Алмас на руки, но Гюльназ опередила ее.
- Я понесу! - сказала она матери и поцеловала девочку, крепко обнявшую ручонками ее шею.
Пройдя несколько шагов, Гюльназ обернулась и через плечо взглянула на Фридуна.
Фридун избегал этих взглядов, которые так больно и приятно обжигали его сердце, и все же каждый раз его глаза встречались с глазами девушки.
Муса посмотрел вслед удалявшимся детям и глубоко вздохнул.
- Будь она проклята, бедность! - проворчал он. - Срамит человека перед собственными детьми, перед женой, перед соседями... Вот я давеча видел, у тебя хлеб застрял в горле, когда ты посмотрел на ребят. Ты не думай, что мы, простые крестьяне, ничего не понимаем. И мы кое-что понимаем. Но что поделаешь, если руки пустые! Гляжу я на детей, и сердце разрывается на части. Ни одеть не могу их, ни накормить досыта. А ведь и кушать им хочется и одеться надо... Где достать все это? - Муса умолк и на минуту погрузился в раздумье. Потом с грустью добавил: - Мне еще и сорока нет, а скажешь восьмидесятилетний старец. Волосы поседели, спина горбится. И все от забот о детях. Тружусь без отдыха, устали не знаю, только бы кое-как наполнить животы, прикрыть наготу. Не удается. Никак не удается. Все чего-нибудь недостает.