Один из старших адъютантов, которому я отдал мои письма, Альберт Борман через некоторое время возвратился и сказал мне, что рейхсканцлеру немного нездоровится и он сегодня не принимает посетителей, но мне следует прийти завтра в полдень. Затем Борман пригласил меня на минутку присесть, так как он хотел меня о чем-то спросить. Неужели рейхсканцлер и в юности спал допоздна, жалобно спросил адъютант, потому что он никогда не ложится спать раньше полуночи, а потом встает очень поздно утром, тогда как все окружающие его люди, которые должны работать до такого же позднего часа, что и он, обязаны вставать утром ни свет ни заря. Потом он стал жаловаться на вспышки раздражительности Гитлера, которые никто не может погасить, и на его странный режим питания, который был вегетарианским на мучной основе плюс множество фруктовых соков. Он всегда был таким? Я сказал, что да, правда, раньше он любил мясо. После этого я ушел. Альберт Борман был братом рейхслейтера Мартина Бормана.
На следующий день я возвратился в Линц. Весь город вышел на улицы, и чем ближе я подходил к гостинице «Вайнцингер», тем сильнее была давка. Наконец, я протолкался в фойе, где возбуждение и суета были еще более лихорадочными, чем предыдущим вечером. Сегодня был день накануне плебисцита в Австрии. То, что все крупные решения вращались вокруг личности Гитлера, заставляло задуматься. Я не мог бы найти более неблагоприятного времени для нашей с ним встречи после долгой разлуки, чем это. Я стал считать. Мы с ним расстались на вокзале Вестбанхоф в начале июля 1908 года. Сегодня 9 апреля 1938 года. Почти тридцать лет пролегли между той неожиданной разлукой в Вене и сегодняшней встречей, если она состоится, конечно. Тридцать лет. Поколение! А какие революционные изменения принесли с собой эти тридцать лет! У меня не было иллюзий относительно этой встречи с Гитлером. Короткое рукопожатие, быть может, дружеское похлопывание по плечу, несколько теплых слов, сказанных быстро, когда меня будут провожать до дверей, – мне придется довольствоваться этим.
Я уже приготовил несколько слов, но меня беспокоила форма обращения. Едва ли я мог назвать рейхсканцлера Адольфом, и я знал, как его может расстроить любое нарушение протокола. Когда Гитлер внезапно появился из какого-то помещения гостиницы, он сразу же узнал меня, с радостным криком «Это ты, Густл!» сделал знак своей свите отстать и взял меня за руку. Он схватил мою правую руку двумя своими и посмотрел мне в глаза. Его взгляд был таким же ясным и проницательным, как всегда. По его голосу я слышал, что он так же тронут, как и я. Высокопоставленные господа в фойе смотрели друг на друга в изумлении. Никто не знал этого незнакомого человека в гражданской одежде, которого фюрер и рейхсканцлер приветствовал с сердечностью, которой многие позавидовали бы.