– Зачем ты приехал? – глядя на землю, устланную листьями, проговорила Глаша. – Чтобы вежливым передо мной выглядеть? Или перед самим собой? Как-то это… мелко. Не по-твоему.
– Мне надо было тебя увидеть.
– А мне – нет.
– Если ты скажешь, чтобы я ушел…
– Что значит – если? – перебила она. – Ты думаешь, все пойдет по-прежнему?
– По-прежнему всяко не пойдет. Но я тебя люблю, и ничего с этим не поделаешь.
Она подняла на него взгляд. Он стоял перед нею, склонив голову, и ей показалось, что даже теперь, склоненная, голова его вровень с вершиной дуба. Это было не так, конечно. Просто ракурс такой. Обман зрения, можно сказать.
Он вдруг присел перед скамьей и, ниже прежнего склонив, положил голову Глаше на колени. Когда она видела его склоненную голову, то теряла всякий разум – таким сильным, бесконечно любовным было чувство, которое он вкладывал в это свое движение. Безотчетно вкладывал, конечно; вряд ли ему и в голову приходило как-то оценивать свои движения, когда он был с нею.
Впрочем, теперь она не могла с уверенностью полагать, будто знает, что и когда приходит ему в голову.
Все это кратко мелькнуло в ее сознании – и тут же улетучилось, растворилось в сентябрьском воздухе. Она положила руку на его голову. Провела ладонью от макушки к затылку, коснулась плеча. Он замер, уткнувшись лицом ей в колени. Ей показалось, он перестал дышать.
На дороге появилась экскурсионная группа. Глаша знала, что онегинская скамья видна издалека и что группа направляется именно сюда.
– Пойдем, – торопливо проговорила она.
Лазарь поднялся, взял ее за руку. Она вскочила со скамьи, и они быстро пошли по дорожке, ведущей к баньке, и дальше вниз по лестнице к купальне. Только там, у воды, наконец остановились.
– Пожалуйста, уезжай, – попросила Глаша. – Что же делать, раз так?
– Где ты живешь? – спросил он.
– В Петровском. Комнату снимаю.
– Пойдем к тебе.
Лазарь обнял ее. Глаша почувствовала, что его бьет дрожь, и поняла, что если они не уйдут отсюда немедленно, то все произойдет прямо здесь и соображения о том, что это мемориальный парк, по которому с интервалом в пятнадцать минут проходят экскурсии, его не остановят.
До автостоянки они почти добежали, а там уже сели в машину. Глаша никогда не видела Лазаря за рулем. Это действие, довольно обыкновенное – как он ведет машину, – оказалось для нее завораживающим. Впрочем, для нее таким было все, что он делал, и это тоже не изменилось, к сожалению.
Но в ту минуту, когда они взбежали на крыльцо и оказались наконец в ее комнате, – в эту минуту она не сожалела уже ни о чем. В ней не осталось таких маленьких, таких посторонних чувств, как сожаление.