Листовскому не по себе от того, как унизительно ведёт себя Люба, как умоляюще смотрят на него ласковые глаза. Если бы такое случилось в прошлом году. Он не мог вообразить, что подобное возможно в жизни. Они встретились. Прошло шесть лет. Люба очень изменилась. Не походит на ту подвижную аккуратную девочку, увлекавшуюся танцами и акробатикой.
Перебарывая стыд, неловкость, Люба говорила быстро и горько, веря, что поймёт её, сочувственно отнесётся к тому, как тяжело без близкого человека, без обыкновенной ласки, которая часто становится обыденной и необязательной у многих супружеских пар, привыкших друг к другу за много лет.
– В деревне каждый твой шаг отмечают кумушки. Ты возмужал. …На каком-нибудь вечере, на свадьбе, если кто-то пригласит на танец во второй раз, так уже и шепотки несутся. Жёны, как квочки, беспокоятся за своих, как бы чего не случилось. Вот и сидишь в сторонке, чтобы не пугать и не нервировать подружек, которые оказались более счастливыми. …Ты учишься? Работаешь? …А замуж можно выйти, но не за кого. Пьют мужчины, парни. Безысходность. Работы нет. Уезжают в город. А тут не слаще … – Люба открыла дверь. Вошли в номер.
Словно милостыню просила, словно чванливого жениха уговаривала неосторожная невеста. Андрей молчал, видя, как беззвучно плачет когда-то дорогая ему женщина. Тот другой снял с него куртку, сбросил с плеч старую куртку, решительно повесил на крючок. В номере чисто и по гостиничному уютно. Люба сняла мешковатую одежду, которая делала её неуклюжей и сутулой. Размотала шаль. Андрей увидел, что она стала другой – стройной и подтянутой. Исчезли угловатость и непропорциональная полнота. Он даже залюбовался фигурой. Люба суетливо выкладывала на стол из холодильника продукты, разворачивала свёртки.
– На два дня собралась. Думала, не продам. Брали хорошо. Даже сон накануне видела… Стыдно рассказывать. Открой вино. Запылилась. Пропотела. Весь день на жаре. – Люба метнулась в комнату с душем и раковиной.
Люба, Люба. Как был увлечён этой миленькой девочкой с грустными глазами. Не увлечён. Безответно любил, и боялся, как бы ни обидеть своим вниманием. Что теперь вспоминать?
– Разве ты не чувствовал, что я тебя любила? Но не могла этого сказать первой. Ждала, что насмелишься. Но ты только ел меня глазами. Как же так получилось, что мы расстались. Кто виноват? Думаю, что я. Нужно было сделать маленький шаг навстречу. Теперь я его делаю. Запоздалый шаг.
Ему иногда приходилось слышать и даже читать, что все женщины одинаковы, что одинаково устроены, что необязательно выпивать всё море, чтобы познать его вкус; даже если выпить воду с правого борта лодки, а потом попробовать с левого, как говорила небезызвестная Феврония, – никакой разницы не будет. Он теперь знает, как несхожи, как прекрасны в своей неповторимости два милых человека. «А другие? Они тоже чудесны в своей непохожести? Как это узнать. Нужно ли это знание ему? Дон-Жуан был, оказывается, исследователем. Всю жизнь невольно изучал женщин, а, скорее всего, изучали они его».