— Если бы ты был воином клана Смерти, — она почти смеялась, хотя на ее лице осталось только два цвета — белый и черный, — тогда по зову Данкуя урай отправил бы в Хилан не меня, Заманкура и Игая, а меня, Заманкура и тебя. Прошу тебя, Кир, когда будешь умирать, не ломай свой меч, уж больно он хорош.
И она бросилась на Лука снова. Теперь это был свободный танец. Созданный ею для себя самой. Танец, который не знал никто, кроме нее самой. Танец, который всякий воин исполняет хотя бы раз в день. Исполняет там, где его никто не видит. Танец, который можно разделить на части, на связки, на мгновения и соединить так, как тебе хочется. Танец, подобный набору значков, которыми музыканты вычерчивают музыку на восковых дощечках, но которые могут слагаться в любые мелодии. И Лук начал отступать. Зазубренный меч Хурты начал сверкать слишком близко от его тела, вот уже послышался треск ткани, вот засаднила щека, запястье, бедро. У него не было своего танца, и он не успел понять слова Куранта, когда тот говорил, что он должен растворить свою суть в пустоте, которая пронизывает все.
— В Пустоте? — с ужасом спрашивал Лук, поднимая взгляд к красному небу.
— Нет, — усмехался Курант, который по слуху определял каждый жест ученика. — В пустоте, которая вокруг тебя. Она заполнена ветром, землей, деревьями, твоим противником, тобой, но она есть. И ты должен стать ее частью. Только тогда ты будешь чувствовать все, и время для тебя остановится. А как иначе все успеть?
И Лук закрыл глаза. Отбил несколько ударов, а потом перестал сражаться с Хуртой так, как сражается воин клана Смерти. Он стал Сакува. Он вспомнил, что он Сакува. Вспомнил, что говорил Курант о том, что Сакува не искали простоты клана Хара, а искали красоты. Красоты движения, красоты удара, красоты блеска клинка, и именно красота позволяла им быть лучшими воинами иши. Да, она не спасла от удара в спину полсотни гвардейцев, но она всегда делала Сакува лучшими.
Он припал на левую ногу, вытянулся вперед, как лук, на котором лопнула тетива, и, пропуская над головой взмах Хурты, обратным движением которого должен был быть убит, полоснул ее по бедру. Рассек его до кости. И она метнула нож.
Лук почувствовал удар в грудь и, падая, вспорол ей живот.
— Прости. — Она упала на камень, зажимая руками расползающуюся плоть, поползла к мечу. — Прости.
— Ничего. — Лук потрогал грудь. Нож отскочил от нее, словно она была высечена из камня. Так и есть. Попал в глинку. Попал и не разбил ее!
— Ничего, — повторил Лук. — Я знаю о том, что присяга Смерти важнее чести.