Такие
мысли посетили меня после видения. Впрочем, стараться отлить этот личный,
непосредственный опыт в форму тех или других слов означает исказить его тем,
что усложняется то, чего не может быть ничего проще: чем дольше мы затягиваем
посмертное вскрытие, тем более мы удаляемся от живого оригинала.
В
лучшем случае, такие описания могут напомнить о видении (в затуманенной форме),
либо спровоцировать его повторение; но они так же бессильны передать его
основные черты или вызвать его, как самое аппетитное меню неспособно насытить,
или исследование юмора - улучшить чье-либо чувство юмора. С другой стороны,
трудно останавливать мысль надолго, так что попытки передать ощущение ясности
из ясных интервалов в серый фон жизни неизбежны. Кроме того, как я уже сказал,
такие описания косвенно могут помочь повторно войти в ясное состояние.
В
любом случае, несколько возражений с точки зрения здравого смысла уже заждались
обсуждения, причем они настаивают на логически обоснованных ответах. Даже сам
для себя, человек обязан оправдывать то, что он видит; также и друзья нуждаются
в убеждении. В каком-то смысле такое приручение ощущений абсурдно, поскольку
никакая дискуссия не может увеличить или уменьшить ощущение настолько же
простое и неоспоримое, как звук флейты или вкус апельсина. С другой точки
зрения, однако, такие попытки необходимы, если мы не хотим, чтобы наша жизнь
распалась на абсолютно чуждые друг другу, непроницаемые для идей отсеки.
Мое
первое возражение было таким: возможно, голова отсутствует, однако не нос.
Вполне видимый, он шествует передо мной, куда бы я ни шел. И мой ответ таков:
если это туманное, розоватое и полностью прозрачное облачко, висящее справа от
меня, а также такое же облачко, висящее слева от меня - это носы, то у меня не
один нос, а два; или же тот совершенно непрозрачный единый вырост, который
столь ясно виден в середине вашего лица - это не нос: только абсолютно
бесчестный или дезориентированный наблюдатель стал бы намеренно использовать
одно и то же слово для столь непохожих вещей. Я предпочитаю следовать словарю и
обычному смыслу слов, что обязывает меня заключить, что, хотя у большинства
людей имеется по одному носу, у меня нет ни одного.
И
всё-таки, если бы какой-нибудь заблуждающийся скептик, сверх меры озабоченный
доказательством своей точки зрения, ткнул бы кулаком в нужном направлении,
промеж двух розовых туманностей, результат был бы столь же болезненным, словно
если бы у меня был вполне материальный и ранимый нос. С другой стороны, как
насчет целого комплекса деликатных ощущений натяжения, движения, давления,
зуда, щекотки, трения, тепла и пульсации, от которых никогда вполне не свободна
эта центральная область? Наконец, как насчет тактильной информации, которую я
могу собрать, исследуя это место руками? Казалось бы, все эти свидетельства,
собранные вместе, дают достаточно оснований, чтобы прийти к выводу о наличии у
меня головы здесь и сейчас?