Стоявший в комнате серый диван вспороли ножом и вытащили набивку. Письменный стол казался жертвой пьяницы, вооруженного кузнечным молотом. На стенах остались следы от висевших там картин, и казалось, что кто-то пытался содрать обои, чтобы и следы эти унести. Мэтью подумал, что книги сжигали в камине для света и тепла, значит, дом грабили ночью.
Кто осудит тех, кто желал сюда добраться и взять оставленное? Мэтью знал, что «Уховертка» прославила не только его, но и это имение, и в результате сюда налетели те, кто хотел утащить себе кусочек славы. Или, если уж не получается, вот эту красивую вазу на окно в кухне.
Мэтью попытался оценить ущерб. На стене было семь полок. Имелась стремянка, позволяющая добраться до верхних книг. По бокам каждой полки оставалось по восемь-девять книг, но середину смели на пол, расчищая дорогу к стене жадному топору. Может быть, и не одному, подумал Мэтью. Целому корабельному экипажу, если судить по масштабу разрушений. Значит, недостаточно было вынести мебель, но и сами стены следовало разломать в поисках спрятанных денег. И пусть себе, если хоть что-то нашли. «А мне нужны только книги, сколько поместится в седельных сумках. А потом можно будет осмотреть лес и попытаться понять, как эти четверо сумели так бесследно исчезнуть. А потом на Данте — и прочь отсюда, пока не начало смеркаться».
Он прошел по разгромленной комнате, наклонился и стал изучать брошенные сокровища. Себя он считал вполне начитанным для колониста, но не по меркам Лондона. В Лондоне — ряды книжных лавок, где можно бродить по пролетам и лениво листать новые тома, доставленные утром (по крайней мере так говорит «Газетт»), а для Мэтью единственная возможность находить книги — это копаться в заплесневелых сундуках пассажиров, не переживших переход через Атлантику и потому более не нуждающихся в просвещении. С каждого прибывающего корабля сгружали багаж мертвецов и продавали с молотка. В большинстве случаев все доступные книги покупались жителями Голден-Хилл — не для чтения, а как символ общественного положения. Книги для чайного стола — так это называлось.
И тут Мэтью вдруг нашел золотую шахту книг, которых никогда не читал и о которых даже не слышал. Переплетенные в кожу тома, такие как «Пылающий мир», «Сэр Кортли Найс», «Полександр», «Оно жаждет», «Путешествие пилигрима», «Новая теория земли», «Состояние святости и состояние богохульства», «Развращение времен деньгами», «Король Артур», «Дон Кихот Ламанчский» и «Annus Mirabilis, год чудес 1666». Были книги тощие, как жидкая овсянка, и жирные, как хороший бифштекс. Были тома на латыни и на французском, на испанском и на родном языке. Были религиозные проповеди, романы, исторические труды, философские рассуждения и исследования стихий, планет, Эдема и чистилища и всего, что между ними. Мэтью просмотрел книгу с заглавием «Мстительная любовница» — и у него щеки запылали. Он решил, что такую скандальную книгу в доме держать нельзя, но все же отложил ее, подумав, что к скабрезным вкусам Грейтхауза она больше подойдет.