лица убрала.) «Просто не знаю, что и делать, — шепотом говорила Кирстен, — не знаю, как жить: мне теперь, прежде чем шагнуть, приходится думать, какую вперед поставить ногу, или как чистить зубы, или как есть… и зачем надо есть… и почему то или иное важно. Всё как во сне. Нереально. Я не чувствую связи между вещами. Не помню, как все было. Не должен он был умереть. Если с ним случился инфаркт и кто-то ехал сзади по дороге, они могли бы вызвать «скорую помощь», возможно, могли бы вытащить его из машины и не дать ему потонуть, и сейчас он не был бы мертв, он был бы жив, я не знаю, что это значит —
быть мертвым, не знаю, где он, я все вижу его в этом болоте, в машине, чувствую вкус воды и тины, и мне снится, как я вытаскиваю его… я так отчетливо вижу его волосы… плавающие по воде… я
вижу это… должно быть, я там была».
А Ханна рассказывала о смерти своей матери. Нескончаемые страдания. Операции, надежда, опасения. Кирстен внимательно слушала. Слушала, прикусив нижнюю губу. Первый диагноз… рентген… биопсия… операция… химиотерапия… вторая операция… третья операция… Ханна говорила тихо, ровным голосом. Глаза у нее наверняка широко раскрыты, она не моргая смотрит в угол, на потолок. (Туда, где сгустилась тень. Кирстен тоже смотрела в тот угол — так было легче.) «Смерть, — сказала Ханна, и голос у нее задрожал, — такая штука, что о ней ни говори, все кажется не так. Нет для нее подходящих слов. А я так любила маму, мне все время ее не хватает, не хватает каждый день, я даже говорю с ней, но объяснить этого не могу, и я не знаю, как говорить с тобой о ней — мне как-то стыдно».
Отец хотел тогда, чтобы она стала с ним на колени и помолилась. От него пахло виски. Так же скверно, так же мерзко, как от генерала Кемпа. «…вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий».
Кирстен снова начала думать, размышлять о Джоне Брауне. К ней вернулся восторг… которым до нее был преисполнен Оуэн… несколько лет тому назад, а было это, значит, в юности, с тех пор полжизни прошло. Но она об этом ничего не сказала Ханне, которая не поняла бы ее.
Ханне, которая вцепилась ей в руку и моргает, чтобы сдержать слезы.
— Кирстен… в любое время, когда бы тебе ни захотелось поговорить… в любое время, когда бы ни захотелось поговорить об этом…
— А ни о чем другом я и не могу говорить, — произносит Кирстен, пытаясь рассмеяться. — Я хочу сказать… о чем бы я ни говорила… даже в классе… даже когда отвечаю на вопрос… я говорю об этом.
Джон Браун, Осаватомский Старец. Он без раздумья убивал, подчиняясь высшему закону. «Я посвящаю этому мою жизнь». Справедливости. Осуществлению справедливости. «Я отдам мою жизнь», — сказал он. Тихий, суровый, бесстрашный человек.