— Сейчас пойдем, — сказал он. — Давай руку, вставай, погрей ноги.
Он помог ей подняться с камня, и она, пошатнувшись, едва удержалась на ногах. Антон подхватил ее под руку, но нетерпеливым движением локтя она отстранила его.
— Я сама.
Что ж, пожалуйста, подумал он, давай сама, если сможешь. Но она не спешила сама, повернув набок голову, сперва неловко вгляделась в едва различимые в сумерках очертания Княжеводцев.
— Я пойду в деревню, — глухо сказала она, не оборачиваясь. — А ты иди за Неман.
— Зачем? — удивился Антон. — Сперва доведу тебя, устрою.
— Нет, — сказала она.
— Это почему? — насторожился он. Упорное неприятие его помощи чем-то озадачивало Антона, но он еще не догадывался, что тому было причиной.
— Я пойду одна.
— Нет, одну я тебя не пущу.
Она еще постояла, горбясь и болезненно прижимая руку к повязке, и вдруг молча опустилась обратно на камень.
— Вот еще фокусы! — сказал он. — Ты что, ночевать тут собралась?
— Иди за Неман! — тихо, но твердо сказала она. — Потом я пойду в Княжеводцы.
— Ах, вот как! — догадался Антон. — Не доверяешь, значит?
— Не доверяю.
— Да-а, — несколько растерянно сказал он и тоже опустился на камень повыше.
Оказывается, возможно и такое, подумал Антон. Он прикрывал ее огнем на «железке», не бросил в лесу, увел от преследования полицаев. Он, можно сказать, спас ее, рискуя собой, а она ему не доверяет. Она не хочет показать, куда пойдет в Княжеводцах, чтобы он не выдал подругу, что ли? Но он уже не собирался идти к немцам, он возвращался в отряд — чего же ей еще надо?
С трудом подавляя в себе озлобление против Зоськи, которая сегодня не переставала удивлять его своими необъяснимыми выходками, он вдруг почувствовал степень ее враждебности к нему, и ему сделалось страшно. Ведь с таким чувством к нему она запросто выложит в отряде все, что с ними случилось, и ему наверняка несдобровать. Если там узнают о его неосуществленном плане относительно Скиделя, услышат о его намерения обратиться к Копыцкому, его просто сведут в овраг, где он и останется. Но это было бы ужасно! Именно теперь, когда дела на фронте вроде вдохнули надежду, когда он решился до конца оставаться партизаном, когда он навсегда размежевался с немцами и с Копыцким, он может погибнуть от рук своих бывших товарищей. И всего лишь потому, что где-то усомнился, по молодости захотел выжить и в трудный момент не совладал с нервами...
И погубит его та самая, с которой он готов был связать себя на всю жизнь и из-за которой, может, едва не совершил свою самую большую глупость.
Но ведь не совершил же — вот что, наверно, главное. Говорил, да. Но мало ли что может наговорить человек, когда жареный петух ему в зад клюнет!