Кто-то — я не заметил, кто именно, — восстановил порядок перед камерами. Баарс подошел к Дженнифер. Теперь на него нацелился десяток микрофонов. Дженнифер смотрела на него из угла экрана с немым обожанием, с каким жены смотрят на политиков.
— Всю вашу жизнь вы мучились, — возвестил Баарс тоном проповедника, только еще мудрее, горестнее. — Всю вашу жизнь вас глодало подозрение, странная, ни на чем не основанная убежденность: вы — нечто большее, чем вы есть. Большее, чем продавец в супермаркете, рабочий на конвейере, сборщик налогов, каменщик. Большее, чем просто дитя своих родителей, муж либо жена. Большее, чем нелепые куклы, вечер за вечером пляшущие на экранах ваших телевизоров. Внутри себя, глубоко, подспудно, вы уже знаете то, что я хочу сказать вам.
— Что же? — Голос репортера Си-эн-эн пробился сквозь град вопросов.
Но Баарс уже поднялся над интервью и обыденной жизнью. Он пророчески вещал, глядя прямо в мои глаза, проницая, минуя туман всей передаточной мути: камер, линий связи, телеантенн. Проницая меня насквозь.
— Десять тысяч раз я прожил десять тысяч жизней. Я видел эпохи. И вы все видели их. Я бывал императором, бывал и рабом. Я испытал куда больше страданий, чем радости.
Горькая улыбка мудреца.
— И вы все — тоже.
Что за трюк? Будто он рядом со мной сидит, я слышу его въяве!
Я даже оглянулся. А когда опять посмотрел на экран, там возникла новая надпись:
Ксенофонт Баарс делает заявление для прессы!
Вот тогда он вынул пушку из-под белого пиджака. Большой черный «глок».
Здорово, правда?
Вот это, я понимаю, интервью.
Пытаясь удрать от «глока», оператор опрокинулся на спину, но все равно Баарса из фокуса не выпустил. Гуру смотрелся грандиозно на фоне синего неба.
Терпение, сейчас Великий Вселенский Сборщик Дерьма откроет вам главную правду человеческой жизни: уверенным в чем-то может быть только безнадежный кретин.
Баарс двигался с удивительной, животной грацией. Протянул левую руку к камере — будто хотел сдержать орды рвущихся к нему из эфира, — а правую протянул к Дженнифер, к ее улыбающемуся лицу.
Я понял вдруг: они оба под дурью. Как я. Только наркота другая. Рыбак рыбака видит издалека.
Оператор кое-как дал крупный план: пистолет, лицо девушки. Я увидел, как двинулись ее губы, выговаривая: «Что за дерьмо?!»
Слов телекомментатора я не расслышал в поднявшемся истошном, многоголосом визге. Но видел все уместившееся в одном душераздирающем мгновении: вспышку, дыру, фонтан крови, даже судорогу от удара, пробежавшую по ее лицу, — в безукоризненном цифровом качестве.
Я увидел, как Ксенофонт Баарс выстрелил своей любовнице в лицо.