Вот именно: под фальшивым дном в моем бардачке лежал приклеенный скотчем кольт 45-го калибра. Нелегальный, не гражданской модели. Но жаль все-таки — лучше бы мудак вздумал тявкать в ответ.
— Ты едешь? — вопросила Кимберли, когда я поднял мобильник. — Ты же говорил — пообедать остановился!
Несмотря на дорожный шум, я услышал, как она затянулась.
— Ты в офисе куришь?
— Нет, в копировальной.
— В копировальной телефона нет!
Еще раз затянулась. Если хочешь кого довести до белого каления, сигарета — лучший помощник.
— Я. В копировальной. Комнате, — отчеканила Кимберли.
Завелась уже. Вот же твердолобая! Я решил промолчать. Хотелось отвесить ей, конечно. Я одиннадцать раз уже говорил: некурящие не терпят застоялой табачной вони. Курить в офисе — в буквальном смысле отгонять клиентов. Все одиннадцать раз Кимберли пожимала плечами и сообщала: «Я никакой вони не чувствую». Невероятно, сколько всего терпишь за кусок красивой жопы!
Вместо лекции о вреде курения спросил: «В чем дело?»
Еще раз затянулась. Выдала наконец: «Тебе коп звонил, который главный где-то там».
— Нолен?
— Угу.
— Чего хотел?
— Тебя хотел. К себе в офис, как только прибудешь в город.
А, Бонжуры вовсю занялись списком. Настоящие, солидные, деловые люди.
— Отлично! Ну, бывай, малышка. Люблю, целую. Пока.
Я швырнул мобильный на сиденье рядом, поскреб раздраженно нос. И живо представил отчаяние и злость Кимберли, сидящей в пустом офисе. Одиночество стриптизеркам тяжело переносить. Я скривился — ну и черт с ним, чего про это думать! Неприятное лучше обойти и зашагать, насвистывая, дальше. Да мне все по фигу. Если человек по натуре добрый, то вытерпит невероятную кучу пакостей. Вот я их и творю, а человек молча терпит, боится сломать то, чего в действительности и нет.
Все-таки придется что-то делать — и чем скорее, тем лучше. Ведь Кимберли в меня влюбилась. По уши.
Раддик — любопытный городишко. Ограничение скорости появилось за милю до того, как возник повод к нему. По обочинам — растрескавшиеся тротуары, через равные интервалы — боковые улочки направо и налево, расчерчено квартальными клетками на манер пятидесятых. Но домов нет — только заросшие пустыри, там и сям — одинокое дерево. До боли напоминает Детройт.
Мертвая белка на дороге, в траве запуталась игрушка из блестящего желтого пластика. Мальчишка молотит битой по грязи. Даже граффити на заброшенном фундаменте без стен провинциально-унылое: «Все по хер, всех на хер!»
Как бы я хотел все это забыть, но ведь постоянно напоминают! Казалось бы, я лучше других подготовлен к таким наплывам из прошлого. А вот черта с два. Куда ни поеду, куда ни пойду — ведь вижу, замечаю, снова и снова тыкаю в кровавый мозоль памяти.